Кажется, перемена только что началась, а уже снова звенит-заливается медный колокольчик. Опять урок — и самый скучный: закон божий.
Учить этот предмет, в сущности, нетрудно. Законоучитель, священник гимназической церкви отец Василий, требует лишь одного — вызубрить слово в слово главу из книжки. Вопросов он не задает, пояснений не спрашивает. Но какая непролазная скучища — все эти деяния апостолов, библейские притчи, послания евангелистов.
А на улице уже хозяйничает ранняя весна, в классе открыли окна и отчетливо слышно, как постукивает капель.
Считанные минуты остались до прихода отца Василия, и уже повеяло на всех привычной, вязкой скукой, но тут, будто сжалившись над гимназистами, случай послал им небольшое развлечение.
На окне, против задней парты, появился смешной, взъерошенный котенок — наверно, добрался сюда по карнизу.
— Кис, кис, кис!
— Тащи его к нам!
Кто-то обнаружил у себя в кармане осколок зеркальца. Котенок охотно подпрыгнул, пытаясь поймать солнечного зайчика. Это вызвало всеобщий восторг.
И вдруг открылась дверь. Все кинулись по местам, а гимназист, забавлявший котенка зеркальцем, схватил его и упрятал в парту. С отцом Василием плохие шутки. Он сбавляет отметки за малейшую шалость. А низкий балл по закону божьему влечет за собой самые плохие последствия…
Войдя в класс, отец Василий размашисто перекрестился на икону в углу. Дежурный прочитал положенную перед началом урока молитву, после чего законоучитель дал благословение всему классу.
Когда окончилась эта неизбежная церемония, отец Василий поднялся на кафедру, ткнул перстом в одного из учеников и приготовился слушать, приняв свою обычную позу: голова на подставленной ладони, глаза закрыты.
Но вместо голоса ученика, вызванного к доске, в классе послышалось кошачье мяуканье. Отец Василий приоткрыл глаза: что сие? Обман слуха?
И опять по всему затихшему классу пронеслось жалобно-протяжно:
— М-м-я-у-у…
Законоучитель грузно встал со стула, глаза его вспыхнули гневом:
— Это кто же здесь занимается звукоподражанием?!
И тут он узрел нечто небывалое, невозможное, невообразимое — кошку в классе. Она неторопливо шествовала между партами, направляясь прямо к кафедре.
Мясистое, бородатое лицо законоучителя побурело.
— Кто посмел принести кошку в класс?
Ученик, в испуге выпустивший кошку, съежился, побледнел. Но класс молчал.
— Спрашиваю вторично! Кто принес кошку?
Несколько голосов ответили вразброд:
— Никто не приносил!
— Она в окно влезла!
Отец Василий сгреб бороду в ладонь; известно было, что это плохой признак.
— Не оскверняйте ложью уста ваши!.. Кузнецов Михаил, кто принес кошку в класс?
— Никто. Сама вскочила на подоконник!
— Врешь бесстыдно! — оборвал его отец Василий. — Стой! Тебе не сказано садиться!.. Ульянов Владимир! Правду говори!
— Вам ее сказали. Кошка пришла через окно. Сама.
Некоторое время отец Василий сверлил грозным взглядом спокойно стоявшего коренастого подростка, потом закричал визгливо:
— Убрать! Немедля!
Дежурный долго гонялся за кошкой, которая не давалась в руки. Все сидели, боясь пошевелиться или, не дай бог, улыбнуться. Отец Василий нервно поглаживал золоченый нагрудный крест.
Наконец кошку удалось поймать, и дежурный унес ее. Урок начался. Горе было тем, кого вызывал сегодня разгневанный законоучитель. То и дело раздавался его рыкающий бас:
— Чушь городишь, любезнейший!.. Достаточно!
Уходя после звонка, уже в дверях, он бросил:
— Ответите всем скопом! Попомните!
Ждать пришлось недолго. Уже на следующем уроке — это был немецкий — в класс поспешно вошел инспектор. Немец удивленно посмотрел на него.
— Прошу извинить, господин Штейнгауэр, — отрывисто сказал инспектор, — надеюсь долго не задержать…
Он оглядел из-под пенсне угрюмые лица стоящих гимназистов и заговорил ровным, бесстрастным голосом:
— На сегодняшнем уроке закона божия имело место возмутительное, недопустимое озорство, распространяться о коем не вижу надобности. Уважаемый наш законоучитель предложил вам назвать зачинщика, но таковой не был назван… Советую одуматься, ибо сокрытие виновного не приведет вас к добру. — Он достал часы, щелкнул крышкой и, глядя на циферблат, стал прохаживаться мелкими шажками возле кафедры.
Молчание. Только поскрипывают парты.
— Тэ-э-кс! — зловеще протянул инспектор. — Ну что ж! Тогда уж мы сами разберемся. — Он выдержал паузу и громко, отчетливо произнес фамилию ученика, прятавшего кошку.
Класс замер. Похоже было, что все сразу перестали дышать.
— Единица по поведению! В карцер — марш! — скомандовал инспектор. — Остальным — три часа арифметики после занятий… Продолжайте урок, господин Штейнгауэр, — добавил он, пропуская вперед себя наказанного гимназиста.
Дверь за ними закрылась.
— О, ви шлехт, ви шлехт, — говорил немец, сокрушенно качая головой.
Его не слушали. Все были потрясены. Кто-то громко сказал:
— У нас завелся доносчик!
Нелегко жилось и раньше, под непрерывным, придирчивым надзором гимназического начальства. Надзирали все — от директора и инспектора до сторожа в раздевалке. Надзирали в классах и на улице, в саду и на катке, в театре и в церкви, нередко наведывались и домой. А теперь объявился еще и фискал, ябедник, доносчик.