Так получилось, что вся практика моей работы и жизни: 23 года службы в советской военной разведке и 7 лет самостоятельного предпринимательства — до сих пор была связана с Китаем. В 1976 году молодым разведчиком я начал изучать эту страну, разъезжая по пекинским улочкам и хутунам на велосипеде. А в 1999 году китайская полиция депортировала меня, уже зрелого и успешного предпринимателя средней руки, из страны, объявив «персоной нон грата». И чуть позже у моей жены, остававшейся заложницей при капитале принуждаемого китайцами к ликвидации совместного предприятия, полиция без всяких документов изъяла и угнала (как ограбила) раздражавший их символ моей независимости — длинный представительский «мерседес». Поэтому личные примеры и сравнения на пути от велосипеда до «мерседеса» неизбежно будут и мотивом, и источником, и критерием верности всего представленного ниже текста.
В историческом плане большая часть моей практики пришлась на время строительства в Китае «социализма с китайской спецификой». Заявленный именно в такой формулировке курс китайских реформ, неуклонно проводимый последние 20 лет, имеет очевидный успех. Этот успех «социализма с китайской спецификой» особенно заметен на фоне происходившего одновременно отката и краха «ортодоксального социализма» в Восточной Европе и СССР.
По-моему, причина такого положения состоит не в том, будто речь идет о какой-то особо мудреной или диковинной модификации социализма, а в том, что эта модификация — китайская. А в этом качестве она уникальна и образцом для других быть не может!
В 1982 году, в возрасте 30 лет, то есть уже на излете природной способности делать эвристические открытия, я вдруг разглядел самое очевидное отличие китайцев от всех прочих: только китайцы до сих пор сохранили иероглифическую письменность. Все другие народы пользуются буквами или, как японцы и корейцы, слоговым письмом. И если кто-нибудь на нашей планете иногда и применяет иероглифы (те же японцы, реже — корейцы, еще реже — вьетнамцы), то иероглифы эти китайские.
Это «открытие» плюс свободное время между выполнением обязанностей сменного оперативного дежурного пункта управления в ГРУ Генштаба, знакомство с уникальным фондом по иероглифике в служебной библиотеке ГРУ, а также некоторый опыт первой командировки в Китай (1976–1979), — все это позволило мне написать некое подобие научной монографии «Письмо, язык и мышление китайцев». Получилась довольно пухлая книжка, которая была напечатана типографией ГРУ на правах рукописи в десяти экземплярах. В монографии я попытался вывести и доказать закономерности того, как именно иероглифы влияют на мыслительный процесс китайцев и что в результате получается на практике. Впрочем, научные амбиции мои были сразу отвергнуты советской академической наукой. На предзащите в Институте востоковедения АН СССР меня слушать не стали, а главный в то время ученый языковед, академик В. М. Солнцев, даже покинул зал, хлопнув дверью. В «Гегели наших дней» я не попал, но времени сожалеть об этом до сих пор не представилось.
В том же 1982 году отцы-командиры направили меня во вторую китайскую командировку, продлившуюся четыре года. Поскольку никаких государственных или военных тайн моя монография не касалась, я подарил один ее экземпляр пекинской библиотеке — чтобы работа не пропадала зря. Велико же было мое удивление, когда через год я взял свою книжку в читальном зале и обнаружил, что, судя по пометкам на полях, ее кто-то внимательно и не раз прочел. Скорее всего, меня через мою книжку изучали китайские контрразведчики. Однако даже такая негласная востребованность воодушевила меня, и я решил когда-нибудь вернуться к теме специфики китайского мышления и поведения уже не только с научной, но и с практической точки зрения, более интересной для тех, кому по делу приходится пробивать «китайскую стену».
