Степан Ворошилов ждал прихода весны. Холода медленно уступали теплу. Хмурилось небо. Выпадал снежок. Начиналась поземка. Прижимал морозец после снега. Хрупко лопался под ногами ледок на вчерашних проталинах. По утрам, выходя за дровами, люди зябко ежились. Раскуривая махорочные самокрутки, мужики неспешно судачили о погоде. Вспоминая народные приметы, рассуждали, чем порадует лето? Вызреют ли добрые хлеба, нальется ли травостой к сенокосу?
Но весна приближалась. К полудню с крыш отстукивала капель. Отполированный тугими ветрами, тускло блестел на реке лед. Не сегодня завтра зажурчат талые ручьи с берегов, на которых осели почерневшие сугробы…
С начала зимы у Степана в лесу заготовлены бревна. Давно мечтал построить водяную мельницу. Лиственницу для мельниц рубили по морозам, когда в деревьях замирает сокодвижение. Оттого дерево с годами становится только крепче.
Взрослел помощник – сын Ефремка. Фигурой весь в отца. Небольшого роста. Жилистый. Парень не чурался тяжелой работы. Когда началась Первая мировая война, Степана призвали на учебные войсковые сборы. Сын помог матери управиться с сенокосом. А двор у Ворошиловых немалый. Две дойные коровы, несколько быков, телята, свиньи с поросятами. Кур три десятка.
– Куды хватил Степан-то Ворошилов? – удивлялись посельщики. – Решил богачем заделаться!
– Как не поймете, мужики?! Зачем в соседнее село к Комогорцеву лишний раз лошадей мотать с подводами? Дороже и самим выходит. Свою бы вот мельницу заиметь! – вразумлял земляков Степан.
– Нужное дело, – размышляли соседи в поддержку. – У Комогорцева иной раз такая очередь выстроится… Сиди-дожидайся на солнце и в дождь.
– Он бы и рад, да не успевает, – рассуждал Степан.
– Оно, конечно, дело серьезное. А ежели эта мельница не оправдается? – опасался брат Ефим, задумчиво теребя кончики усов.
– Как?
– Денег на строительный материал потратишь на полтинник, а выгоды выйдет на копейку. Комогорцев ежели перетянет?
– Быть такого не может! – стоял на своем Степан.
– Пойдем лучше с нами на прииск, что в верховьях Урюма открыли. Одному туго придется с мельницей. Сын пока не помощник. Брату Ефиму не до тебя. Пахота и сев на носу, – урезонивали упрямого Степана посельщики.
– Нет! Будет мельница!
– Вот же упертый какой!..
– Ладно, строить, значит, строить, зря, что ли, на бревна лес нарублен? – подвел черту Ефим. – Чем могу – подсобну. С мужиками давеча толковал, тоже не откажут… Я с первого началу был согласен, еще когда на вырубки ходили.
– А теперь чего?
– Не знаю… Что-то засомневался…
– Наслушался советов? Тех, кто по принципу перекати-поле? Прииск – это ведь все сезонное. Тут уж как повезет. А срубить бы мельницу на паях. Глядишь, и пекарню могли бы открыть. Железнодорожники бы на станции только рады были. Конечно, проще на завалинке сидеть и на балалайке тренькать да в стакан заглядывать…
…Сам-то Степан вином не увлекался. Бывало, гулянка на праздник в самом разгаре, а он домой начинает собираться. Жена Елизавета спросит:
– Может, Степа, еще посидим? Глянь, как весело! Вон уж Иннокентий Золотухин и гармонику взял.
А Степан – муж не ревнивый.
– Если хочется, то посиди, Лиза. После придешь. С Беломестновыми. В один же конец шагать. Так что, посиди с людьми. Еще и рюмашку можно…
– Ой, Степа, я ж не из-за того. Песен еще толком не попели, – вспыхивала румянцем Елизавета.
Степан смеялся:
– Ой, ты моя. Я шутки ради так сказал, – незаметно для окружающих он нежно обнимал жену.
– А поплясать захочу?
– Кто же, Лиза, против плясок? Только, помнишь, в прошлый раз каблук сломался. Пришлось босиком возвращаться. – Степан гладил жену по руке.
Уйдет Степан, а Елизавете не сидится без мужа. И гармониста «вятские» мехи не любы ей, и плясать чего-то не хочется. Бывало, подружки, разгулявшись, начинают бражничать. Это когда в конце гулянки на столы подают в объемистых бутылях бражку. В забайкальских селах не было принято, как на западе, гнать самогон. Здесь пили водку. Уважали брагу. Когда бродила, в нее для крепости добавляли сушеную черемуху. Для ароматного вкуса растворяли пережженный сахар. Некоторые бабы не брезговали и махорки сыпануть. Хмельная она получалась, чертовка. В забайкальских селах не было принято опохмеляться. Обходились крепким чаем, забеленным молоком. Годились рассол от квашеной капусты или сироп брусничный. Отпился мужик, перекурил и вновь за дела…
Нет, не сидится Елизавете. А Нюру с Федором Беломестновых неудобно беспокоить. Как весело и задорно выплясывают! Однако зря не ушла со Степаном. А сейчас совсем стемнело.
– Пошто, Лиза, так рано своего-то отпустила? – присел рядышком на лавке Прохор Иванович. – Насчет мельницы не передумал?
– Как же, передумает…
– Правильно. Раз настроился, пускай делает. Ему селяне только спасибо скажут. Им же выгоднее молоть зерно, почитай, дома. Разговаривал недавно со Степаном. Думает попросить кого-нибудь помочь. Из тех, кто пашней не занимается и домашним хозяйством не обременен. Я бы сам подсобил, кабы не служба станционная…
Прохор Иванович жил от Ворошиловых через прогон меж огородами. Овдовел, похоронив жену. Пятый год теперь один. Покойной тридцать пять всего было. Прохор Иванович годков на шесть-семь старше. Послал им бог наследника, да не вынесла жена нежданной беременности. Потеряла ребеночка, а после вышло осложнение. Послали за доктором на станцию. Тот приехал скоро. Осмотрел больную и сказал: «Слишком поздно. Чуток пораньше бы вызвали. Очень жаль…»
