Рокуэллу не нравилось, как пахло в комнате. Его не столько раздражал запах пива, исходящий от Макгвайра, или запах усталого, немытого тела Хартли, сколько специфический запах насекомого, исходящий от лежащего на столе обнаженного одеревеневшего тела Смита, покрытого зеленой кожей. Еще пахло смазкой от непонятного механизма, мерцающего в углу небольшой комнаты.
Человек Смит был трупом. Рокуэлл раздраженно поднялся со своего стула и сложил стетоскоп.
— Мне надо вернуться в госпиталь. Срочные дела. Ты же понимаешь, Хартли. Смит мертв уже восемь часов. Если тебе нужна дальнейшая информация, назначь посмертную...— Он остановился, поскольку Хартли поднял дрожащую костлявую руку. Хартли указал на труп, каждый дюйм которого был покрыт хрупкой твердой коркой зеленого цвета.
— Послушай еще, Рокуэлл. Последний раз. Пожалуйста.
Рокуэлл хотел возразить, но вместо этого вздохнул, сел и приложил стетоскоп к телу. Приходится обращаться вежливо со своими коллегами — врачами. Садишься, прижимаешь стетоскоп к холодной зеленой плоти, притворяясь, что слушаешь...
Маленькая, плохо освещенная комната как будто взорвалась. Взорвалась в одном холодном зеленом движении. Оно ударило по ушам Рокуэлла, как тысяча кулаков. Оно потрясло его. Он увидел, как его пальцы дернулись над лежащим трупом.
Он услышал пульс.
Глубоко в потемневшем теле стукнуло сердце. Оно прозвучало, как эхо в морских глубинах.
Смит был мертв, неподвижен, мумифицирован. Но в самой середине этой безжизненности жило его сердце. Жило, ворочаясь, как маленький, не родившийся еще ребенок!
Сильные пальцы Рокуэлла,пальцы хирурга,снова вздрогнули. Он наклонил голову. Рокуэлл был темноволос с проблесками седины. Приятное, с правильными чертами лицо тридцатипятилетнего мужчины. Он слушал еще и еще. По его щекам струился холодный пот. Это было невероятно.
Одно сердцебиение каждые тридцать пять секунд. И дыхание. В это нельзя было поверить, но тем не менее один вздох каждые четыре минуты. Слабое движение грудной клетки. Температура тела? 60° F.
Хартли неприятно рассмеялся.
Он жив. Да, он жив. Ему почти удалось меня одурачить несколько раз. Я сделал укол адреналина, чтобы ускорить этот пульс, но безуспешно. Он в таком состоянии уже двенадцать недель. И я не мог больше держать это в секрете. Вот почему я позвонил тебе, Рокуэлл. Это противоестественно.
Невозможность-происходящего привела Рокуэлла в невероятное возбуждение. Он попробовал поднять веки Смита и не смог, они были оплетены кожистыми чешуйками так же, как и рот и ноздри. Смит не мог дышать.
— И все же он дышит.— Голос Рокуэлла был неживым. Он рассеянно уронил стетоскоп, поднял его и посмотрел на свои трясущиеся руки.
Хартли, высокий, изнуренный, нервный, склонился над столом.
— Смит не хотел, чтобы я тебя звал. Я все равно позвал. Смит предупреждал меня не делать этого. Всего час назад.
Глаза Рокуэлла расширились.
— Как он мог предупреждать тебя? Он же не может двигаться.
Лицо Хартли, с тяжелым подбородком, обострившееся с прищуренными серыми глазами, нервно передернулось.
— Смит думает. Я знаю его мысли. Он боится, что ты расскажешь о нем всему миру.* Он ненавидит меня. Почему? Я хочу убить его, вот почему. Вот.— Хартли, как слепой, нащупал блеснувший голубой сталью револьвер в своем измятом, запятнанном пальто.
— Мэрфи! Возьми его. Возьми, пока я не разрядил его в это дурацкое тело!
Мэрфи отшатнулся с выражением испуга на своем толстом красном лице.
— Не люблю оружие. Лучше ты возьми его, Рокуэлл! Рокуэлл проговорил, как будто резанул скальпелем:
— Убери револьвер, Хартли. Три месяца лечения одного пациента довели тебя до психологического перенапряжения. Тебе просто следует выспаться.
Он облизал пересохшие губы.
— Чем был болен Смит?
Хартли покачнулся. Его губы медленно выговаривали слова. Рокуэлл расслышал, как Хартли, почти засыпая на ногах от усталости, с трудом проговорил:
— Он не был болен. Не знаю, в чем дело, но он меня раздражает, как ребенка раздражает рождение нового брата или сестры, С ним что-то не то. Помоги мне, прошу тебя.
— Конечно, — улыбнулся Рокуэлл.— Мой пустынный санаторий как раз подходящее место, чтобы как следует его обследовать. Еще бы, Смит — самый невероятный феномен в истории медицины. Тела просто не ведут себя таким образом.
Он не смог продолжить. Хартли направил револьвер точно в живот Рокуэлла.
— Подожди. Подожди. Ты не собираешься похоронить Смита? Я думал, ты поможешь мне. Смит болен. Я хочу убить его! Он опасен! Я знаю это!
Рокуэлл моргнул. Хартли явно дошел до психоневроза. Не соображал, что говорит. Рокуэлл расцравил плечи, чувствуя внутри холодок и спокойствие.
— Застрели Смита, и я обвиню тебя в убийстве. Ты просто переутомился и душевно и физически. Убери револьвер.
Они молча смотрели друг на друга. Рокуэлл спокойно шагнул вперед и, похлопав Хартли понимающе по плечу, взял револьвер и отдал его Мэрфи, который смотрел на оружие, как будто оно его укусит.
— Позвони в госпиталь, Мэрфи. Я беру неделю отгула. Может быть, больше. Скажи им, что я провожу исследования в санатории.
Мэрфи нахмурился.
— Что мне делать с этим револьвером?
![137 секунд [журнальная публикация]](/storage/book-covers/28/28eae0c18294029c659420cb4e26d02ca526956a.jpg)
