Нас окружают таинства добра и зла. Насколько я понимаю, мы пребываем в неизвестном нам мире. В мире, где в далеком прошлом его обитатели жили во мраке пещеры. Возможно, человек когда-нибудь вернется на путь естественной эволюции, и, по моему убеждению, ученость чернокнижников еще не умерла.
Артур Мэйчен
Несколько недель назад на углу улицы в поселке Паскоаг, на Роуд-Айленде, произошел необычный случай. Высокий, крепкого телосложения, пышущий здоровьем мужчина заставил прохожих призадуматься над своим странным поведением. Как оказалось, он шел из Чепачета по дороге, спускающейся с холма. Дойдя до делового центра, он свернул налево, на оживленную главную улицу с кварталами офисов непритязательного вида, слегка напоминающими городские. В том самом месте, без каких-либо видимых причин, с ним и произошел этот удививший всех казус. Уставившись странным образом на самое высокое из стоящих перед ним зданий, он вдруг, как безумный, бросился бежать с истерическими воплями, споткнулся и упал на следующем перекрестке. Ему помогли подняться, услужливые руки с готовностью стряхнули с него пыль. Он был в полном сознании, практически без ушибов, в тот же момент избавился от своего неожиданного нервного припадка. Со смущением на лице он пробормотал какие-то объяснения вроде того, что последнее время сильно переутомился, с опущенным взглядом уныло потащился по дороге в Чепачет и вскоре исчез из вида, так и не оглянувшись. Это был очень необычный случай, приключившийся с таким крупным, дюжим, нормального вида господином. И необычность эта не уменьшилась от того, что один из присутствующих узнал в нем квартиранта известного владельца молочной фермы из предместья Чепачета.
Он был, как впоследствии оказалось, полицейским детективом из Нью-Йорка по имени Томас Ф. Малоун. А здесь он находился в длительном отпуске на лечении после невероятно напряженной работы по расследованию одного происшествия, ставшего весьма драматичным в связи с несчастным случаем. Дело в том, что в городе произошел обвал нескольких старых кирпичных зданий во время полицейской облавы, в которой он принимал участие. Погибло очень много людей, в том числе и его сослуживцев, что не могло не повлиять на его психику. В результате у него появился сильный необъяснимый страх перед любыми зданиями, даже отдаленно напоминающими те, рухнувшие, так что в конце концов психиатры запретили ему на неопределенное время видеть их. Полицейский хирург, у которого в Чепачете жили родственники, предложил ему поехать в эту затейливую деревушку с деревянными домами колониальных времен как в идеальное место для поправки его душевного здоровья. Именно туда страдалец и отправился, обещав, что никогда не отважится появиться на улицах с кирпичными строениями, пока ему не разрешит доктор из Вунсокета, который его пользовал. Эта злосчастная прогулка в Паскоаг за журналами была ошибкой, за которую пациент расплатился страхом, синяками и унижением за свое непослушание.
Вот такие слухи ходили в Чепачете и Паскоаге. В это верили многие психиатры. Поначалу Малоун значительно сильнее доверял докторам, но вскоре положил конец своим рассказам, когда понял, что они сомневаются в истинности услышанного и что его удел — полный скептицизм. С той поры он вообще замолчал и перестал выражать какие-либо протесты, когда специалисты пришли к единому соглашению, что разрушение зданий в районе Бруклина Рэд-Хук и связанная с этим гибель его товарищей, храбрых полицейских, не могла лишить его нервного спокойствия. Они уверяли его, что он слишком много работал, наводя порядок в злачных местах; без сомнения, он переутомился, и неожиданная трагедия оказалась последней каплей. Так нашлось простое объяснение, которому каждый мог поверить, а так как Малоун не был человеком наивным, он понял, что лучше сделать вид, будто подобное объяснение его вполне устраивает. Дать понять людям, лишенным воображения, обо всех ужасах, которые он пережил и которые выше человеческого понимания, — о тех прокаженных домах, кварталах и целых городах, населенных злом, дошедшим до нас из более древних миров, — все равно, что остаться в психиатрической лечебнице, в палате, обитой войлоком, вместо успокоительной деревенской жизни. А Малоун был человеком здравого рассудка, несмотря на свой мистицизм. Он обладал проницательностью кельта на всякие предсказания и острым зрением логика на то, что внешне казалось неубедительным. У него были разносторонние интересы, и в свои сорок два года он оказался далеко от дома. Куда только не забрасывала его жизнь. Для человека, родившегося в небольшом особняке около Феникс-парка в штате Джорджия и закончившего Дублинский университет, он повидал, несомненно, много.
И теперь, когда он вспоминал прошлое, все, что увидел, почувствовал и постиг, Малоун был доволен, что тайная причина того, каким образом он из неустрашимого человека превратился в дряблого невротика, так и останется тайной, а также и то, что старые кирпичные трущобы и моря угрюмых, мрачных лиц стали являться ему в ночных кошмарах, как некое жуткое предостережение. Так случалось уже не впервые, когда его ощущения вынужденно оставались необъясненными — ибо разве не был сам факт его погружения в многоязычную пропасть нью-йоркского «дна» причудой сверх всякого разумного объяснения? Что он мог сказать, глядя на этот раскаленный котел, где варится разнообразное отвратительное отребье, нагнетая злобу и наводя на всех отвратительный страх? Он видел адское зеленое пламя сокровенного чуда в этом вульгарном и неразличимом хаосе явной, бросающейся в глаза алчности и духовного падения и мягко улыбался, когда все знакомые насмехались над его экспериментом в работе полиции. Они были очень остроумными и циничными в своих издевательствах по поводу его удивительного желания раскрыть непостижимый смысл окружающих явлений и заверили его, что Нью-Йорк — это вместилище порока и пошлости. Один из них даже заключил с ним пари на крупную сумму, что он не сможет — несмотря на многие пикантные, к его чести, статьи в «Дублин Ревю» — написать действительно интересный рассказ о жизни низших классов Нью-Йорка. И теперь, оглядываясь назад, он понял, что ирония судьбы подтвердила слова предсказателя. Омерзение, если взглянуть на него мельком, не может само по себе составить предмет рассказа — подобно книге, упомянутой немецким исследователем творчества Эдгара По, es lasst sich nicht lesen — «это невозможно читать».
