Логика как научный метод применяется для доказательств очевидных и ясных вещей, которые не нуждаются ни в каких доказательствах именно в виду своей очевидности. Чем очевиднее вещь, тем более в ней логики и тем менее всего другого, к логике не относящегося. Понятно, что логика как таковая очевиднее всех вещей, поскольку в ней кроме логики вовсе ничего нет. Именно по этой причине чистая логика не нуждается ни в каких доказательствах и объяснениях и не требует никакой дополнительной логики для ее понимания.
Другими словами, логика – это единственная в своем роде вещь, которая понимается сразу и целиком, безо всякой логики. По этой причине преподавание логики как формального исчисления имеет определенный смысл, но преподавание логики как приемов и методов мышления – это явно бессмысленная затея, по степени нужности сравнимая с обучением мух технике совокупления на оконном стекле. Практическое применение формальной логики очевидно для нормального субъекта в той же степени, как для нормальной собаки очевидно применение зубов.
Логика как вид формального исчисления не имеет ничего общего со структурой мышления. Индукция имеет такое же отношение к формальной логике как пересчитывание яблок в корзине – к формальной арифметике. Закон исключенного третьего существует только по той причине, что в аристотелевской и картезианской традиции на вопрос можно ответить только «да» или «нет», но нельзя, например, в качестве приемлемого ответа пожать плечами или высунуть язык. В противном случае был бы закон исключенного пятого.
Логика как социальный инструмент применяется для запутывания, затуманивания и затушевывания очевидных и ясных вещей и для доказательства того, чего на самом деле нет и быть не может. В прежние времена невозможные вещи объявлялись возможными прямо и бездоказательно. Червь сомнения в людях истреблялся решительно и безжалостно, чаще всего путем истребления самих сомневающихся. Однако в нынешний просвещенный век гуманистическая доктрина (признанная большинством наций, причем опять-таки бездоказательно) не позволяет истреблять в обществе означенного червя столь простым и эффективным способом. Чтобы превратить неверующих во что либо в ярых адептов этого самого, им теперь кротко и терпеливо доказывают, что то, чего быть не может, на самом деле есть, и притом настолько есть, что просто не может не быть. В этой ипостаси логика является не чем иным как инструментом дезинформации одной частью общества другой его части с целью удержания интеллектуального господства и имеет в качестве альтернативы только методы прямого подчинения, базовыми инструментами которых являются ружье, дубина и треххвостая плетка, а в хроническом варианте – длинная палка с гвоздем на конце, которую древние греки называли «стимул». Выбор между этими двумя методами делается на основе соображений эффективности, но никак не морали. Наиболее эффективное сочетание немедленно объявляется самым моральным. Логика исторического процесса с этой точки зрения есть не что иное как логика поиска наиболее эффективных сочетаний обоих методов.
Логика как натуральный процесс является частью анализа, и по этой причине она появляется там и тогда, где и когда имеет место быть какой-либо анализ. Анализ невозможен без логики, хотя анализ и не состоит только из одной логики. Тем не менее, никто не может внятно сказать, что входит в анализ помимо логики, потому что помимо логики вообще ничего сказать нельзя. То есть, сказать конечно можно, но все равно никто ничего не поймет.
Анализ как расчленение общего на частное появляется там и тогда, где и когда появляются частные интересы. Частные интересы появляются из материнской утробы и немедленно заявляют о себе пронзительным воплем. С этого момента начинается анализ. Смена воплей членораздельной речью свидетельствует о том, что анализ вступил в ту специфическую фазу, когда он проводится на основе логики.
Субъект проводит логический анализ не иначе как для того чтобы использовать объект анализа в частных интересах. Из этого следует, что и сама логика всегда используется исключительно в частных интересах. Со временем частные интересы вырастают до невыносимых размеров и заканчиваются попыткой захвата общего частным с целью бессрочного монопольного владения. В этот момент анализ полностью прекращается и остаются только пронзительные утробные вопли, сопровождаемые попытками натянуть одеяло на себя непременно целиком.
Поскольку одеяло одно, а тянут его с разных сторон, перетягивание плавно переходит в драку под одеялом. Драка продолжается до тех пор, пока не определится явный победитель, которому в результате достаются обрывки одеяла, или пока количество взаимно нанесенных и полученных побоев не сократит размеры частных интересов до критических размеров, в рамках которых вновь начинает действовать логический анализ. В этой фазе низшая нервная деятельность на какое-то время сменяется высшей, в связи с чем утробные вопли прекращаются, и вновь появляется членораздельная связная речь.
Впрочем, отдельные печатно невоспроизводимые междометия, вкрапленные в эту речь, свидетельствуют о том, что речь в любой момент может вновь уступить место воплям, которые есть не что иное, как означенные междометия, собранные в единый и непрерывный звук, при полном отсутствии всех остальных слов.
