Эмили проснулась от собственного крика и обвела спальню глазами, не понимая, где находится. Сердце выпрыгивало из груди от ужаса, пижаму можно было выжимать. Слава богу, это всего лишь сон, успокоила себя девушка.
Она накинула длинный стеганый халат и посмотрела на старинные стенные часы. «Тик-так-тик, не волнуйся, мой рыжий музыкантик-тик», — услышала она, как в детстве, в стуке медного маятника, и тут же последовало шесть мерных ударов. Эми подошла к окну и раздвинула тяжелые бархатные шторы.
С третьего этажа ее уютного дома были видны полоска воды Потомака и светящиеся на весеннем солнце небоскребы Арлингтона на другой стороне реки. По мосту проехал молочный фургон, по улочке промчался на велосипеде мальчишка-разносчик «Вашингтон пост», и раздались глухие удары бросаемых к парадному входу газет.
Спать не хотелось. Эмили поставила диск Гершвина и принялась за утреннюю гимнастику. Кто рано встает, тому бог дает, приговаривал дедушка каждое утро и будил всю их рыжую троицу, заставляя делать зарядку под звуки настоящего «Стенвея».
Удивительно, но именно деду, известному пианисту, она обязана почти спартанской закалкой, выдержкой и, к сожалению, легким консерватизмом.
Получасовая запись кончилась, и Эми пошла в ванную. Она наполнила старинную фаянсовую розовую ванну, бросила в воду кристаллики ароматической соли. Нежно запахло лавандой и морем. Слегка запотевшая зеркальная дверь отразила изящную белокожую фигурку молодой женщины с покатыми плечами, удивительно полной грудью и миниатюрной ножкой.
Эмили показала язык отражению и с наслаждением погрузилась в воду. Через минуту-другую ее разморило и потянуло в сон…
Вдруг ее закрутил бешеный водоворот, сознание раздвоилось, она одновременно стала и участником, и зрителем. Она видела свои волосы, разметавшиеся, как лепестки подсолнуха, по краям уходившей в темную пучину воронки, ее ноги туго спеленали морские водоросли, не хватало дыхания…
Эмили открыла рот, чтобы позвать на помощь и… проснулась.
Как и утром, бешено билось сердце. Девушка глянула в зеркало и облегченно рассмеялась — разгадка этого сна была найдена — в зеркале отражался букет подсолнухов с камышами в высокой глиняной вазе, несколько больших морских раковин, лежащих на подоконнике, и занавеска с рыбками.
В детстве ей тоже снились страшные сны. Она выступает в Белом доме и не может найти дирижерскую палочку. Оркестр ждет, президент, первая леди, министры и сенаторы суетятся в поисках, а она стоит, пунцовая от позора, и не может сдвинуться с места. Или другой сон: она подходит к роялю, раскрывает ноты, поднимает руки — а у рояля все клавиши белые, оскалились как зубы в страшной ухмылке и тихонько постукивают «тик-так-тик, поволнуйся, рыжий музыкантик». И почему все рыжие так неистово краснеют?
Но навязчивые сны — это впервые.
Эмили села в ванне, нежно намылила руки, провела губкой по плоскому животу, по крутым бедрам и вздохнула. Наверное, пора уже заводить персонального психоаналитика, ходить регулярно на сеансы и снимать стрессы в кабинете, как делают некоторые ее коллеги.
Правда, двойняшка Трейси говорит, что стрессы можно снимать и другими способами, особенно при ее кочевой гастрольной жизни. Но это не для Эмили. Она не любит стремительных побед и таких же стремительных потерь.
Эмили тряхнула головой, отгоняя грустные мысли. Костюм, туфли, макияж, очки. Бабушкиной ручной кофемолкой она намолола кофе и сварила его в такой же древней турке. Глотнула живительного эликсира. Глаз пробежал по книжной полке, а рука выхватила старинный бабушкин сонник. Он как бы сам раскрылся на слове «водоворот — обида, печаль, ущерб в делах».
Эмили чертыхнулась и отправилась на работу…
Неужели она теряет это? Теряет все.
Вечером Эмили Кимбелл стояла в своей маленькой квартирке, уставившись невидящим взором в окно. По узкой велосипедной дорожке, повторяющей изгибы Потомака, мчались два отважных велосипедиста. Миром, покоем веяло от тихой водной глади. Деревья только-только оделись листвой, на правильных прямоугольниках клумб распустились нарциссы и тюльпаны, а аккуратные ухоженные домики выстроились по улице, словно на параде.
Все на своих местах. Все в порядке.
Все, кроме нее.
Эми прислонилась пылающей щекой к прохладному оконному стеклу. Неудачная попытка унять беспокойство, охватившее ее с самого утра, с того проклятого разговора в филармонии, где она работала. Елейным голосом директор сообщил ей о финансовых проблемах оркестра, которые, очевидно, повлекут за собой сокращение гастролей и штата. А может быть, гастролей не будет совсем, по крайней мере, в этом сезоне. И поэтому, возможно, всем придется уйти в отпуск…
Сколько Эмили себя помнила — музыка была смыслом ее жизни. Без музыки она ничто.
Эмили глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Хорошо, что она отказалась от приглашения сестры на ужин. Правда, придется вместо этого присутствовать на открытии выставки Роя, или как его там. Их большого спокойного друга.
Как раз спокойствия сейчас и не хватало. Ей, которая всегда умела держать себя в руках. Но теперь вся жизнь, так старательно выстроенная и тщательно оберегаемая, разбилась на мелкие кусочки.
