Корни

Дышло стоял на промерзлой дороге рядом с волами, согретый их теплым дыханием, а перед глазами его на фоне двух пологих округлых холмов, припорошенных легким снежком, двигался поезд. Выйдя из оцепенения, крестьянин взобрался на телегу, и волы тронулись — ему надо было съездить на виноградники и привезти оттуда три пустых котла из-под раствора медного купороса. С телеги он видел два воловьих загривка — пологих и округлых, как холмы, — они поднимались и опускались от мерной поступи животных и были припорошены легкой щетиной. Поезд все еще звучал в перестуке сердца и поскрипывании телеги, катившей следом за облаком пара, вылетавшего из воловьих ноздрей.

И сидя вот так, покачиваясь, прислонясь спиной к тележной грядке, Дышло ощутил происшедшую в себе перемену. Еще недавно все в нем было иначе, потому что он ни о чем не думал, сейчас же вихрем налетели мысли, порывистые и тревожные, — мысли о срубленных деревьях и мертвых собаках. Много срубил он в лесу деревьев и много телег с дровами перевозил в село на своем веку. Много вырастил собак, и много их перемерло. Теперь не осталось ни леса, ни собак — просто он должен был привезти с виноградников три пустых котла, белых от медного купороса, которым осенью опрыскивали лозы, а потом мог идти домой.

— Сдались мне эти чертовы собаки! — сказал Дышло вслух, и оба вола его слышали. — Сдались мне эти чертовы деревья! На кой они мне? Я ж купил летом четыре кубометра по двенадцать левов и сложил их аккуратненько под навесом. Чего зря бередить душу?

Но деревья росли прямо перед ним — в лугах, где всегда росла одна кукуруза. В лугах, куда по весне мутным потоком устремлялась река. Она подмывала кукурузу, пытаясь утащить ее с собой, а потом, побаловав, возвращалась назад в свое русло, к подножию холмов. Следом за ней приходили крестьяне, ругали ее на чем свет стоит, помогали кукурузе подняться и ловили руками рыбу в вымоинах, откуда река еще не успела убраться. Сейчас в низких, запорошенных снегом местах вместо кукурузы росли деревья, и, проезжая мимо на телеге, запряженной парой волов, Дышло узнавал каждое срубленное им дерево. Он протер глаза, но деревья продолжали расти. Лес спустился с гор и рос теперь по обеим сторонам дороги. Тогда Дышло слез с телеги, пустил волов идти себе дальше и принялся ощупывать дубовую кору, узловатую, покрытую трещинами. И зеленый мох рос на пнях, с северной стороны, мягкий и пушистый. Дышло наклонился, погладил его и вздохнул. А вздохнув, снова оказался на телеге. Лес исчез, сам же он сидел, прислонившись спиной к тележной грядке, трясясь и покачиваясь. Волы ступали мерно, колеса взбренькивали, наскакивая на валявшиеся на дороге промерзшие камни.

Дышло не удивился тому, что лес исчез, он уже привык, что его больше нету. Не удивился он и собакам, которые появились невесть откуда и побежали следом за телегой. Он знал, что они явятся, как не раз являлись ему во сне; а ведь видеть сон — это все равно что ехать куда-то на телеге. Каждая появилась со своим собственным лаем. Были среди них веселые и ощетинившиеся, с задранными колечком или поджатыми хвостами. Все они смотрели на него восторженно и преданно, гордые и покорные собаки самых разных пород: балканские волкодавы со стоячими ушами и косматой серой с прожелтью шерстью — за ними он ходил к пастухам в горы, — мелкорослые злющие и шкодливые дворняжки с белыми пятнами на морде и лапах, вечно покрытые дорожной пылью. Они стаей бежали за телегой, и Дышло считал их по головам, припоминая связанные с ними события и случаи из своей жизни. У каждой был когда-то свой голос, своя походка и свой норов, и Дышло помнил все это. Но теперь они бежали за телегой молча, одинаковой трусцой, одинаково отрешенные от этих событий и случаев.

Дышло не удивился и тогда, когда следом за собаками появились люди — его односельчане. Они несли на плечах корзинки с провизией, мотыги и топоры, а он не крикнул им, куда это они отправились, как непременно сделал бы в другой раз. Он прекрасно сознавал, что они идут к нему, с ним и за ним на виноградники, куда он едет, чтобы забрать три пустых котла, белых от раствора медного купороса.

Люди исчезли, испарились, как лес и собаки. Дышло и на этот раз не удивился, только кашлянул и поплотнее запахнул ворот тулупа. А волы ступали себе вперед и вперед по дороге, словно скользили по льду.

— А-а, пусть проваливают, — сказал Дышло вслух, и оба вола его слышали. — Пусть проваливают и люди, и лес, и собаки… Цоб-цобэ-э!..

Волы ускорили было шаг, но потом снова перешли на свою обычную ленивую поступь, будто понимали, что понукают их просто так, по привычке, что спешить вовсе некуда. Они не знали, зачем их послали на виноградники, просто шли, вдыхая холодный морозный воздух и выдыхая теплый. Дорога текла им навстречу, и они загребали, вбирали ее в себя копытами и ноздрями, не считая шагов и вдохов, не спеша, не зная, куда идут и надолго ли, но были уверены, что вернутся обратно и что Дышло отведет их в кооперативный хлев.

— Сдались им эти котлы, — проворчал Дышло. — На кой они им? — И сам же ответил: — А мне что за дело?.. Пусть подавятся, — добавил он. — Привезу, как велено, а там… — заключил он и умолк.