Август Стриндберг
Кормилец семьи
Он просыпается утром после тяжелых снов о просроченных векселях и рукописи, не сданной вовремя. От ужаса его волосы взмокли, и, пока он одевается, щеку подергивает тик. Но в соседней комнате уже щебечут дети, и вот он окунает разгоряченную голову в холодную воду, а затем пьет кофе, который варит себе сам, чтобы не тревожить бедняжку няню в такое раннее время: ведь еще только половина восьмого. Он застилает постель, чистит щеткой платье и садится писать.
Подступает лихорадка — а вслед за ней придут галлюцинации, и он увидит комнаты, которых никогда не видел, пейзажи, которых нет на свете, людей, которых не найти ни в одном адресном календаре. За письменным столом его охватывает безысходность. Мысли должны быть ясными, слова меткими и красочными, слог отточенным, действие должно двигаться вперед, ни на миг не давая вниманию ослабнуть, образы должны поражать, а реплики искриться. А в глаза ему ухмыляются автоматы-читатели, к чьим умам он должен подобрать ключи, рецензенты с завистливым взглядом сквозь пенсне, которых нужно покорить, хмурые лики издателей, которые нужно разгладить. Быть может, ему видятся присяжные за черным столом, на котором лежит Библия, слышится слабый скрип тюремных ворот, за которыми вольнодумцы — те, что думали вместо ленивых, — искупают свое преступление; быть может, он прислушивается к кошачьему шагу хозяина пансиона, потому что тот должен явиться со счетом. Все это время его не перестает лихорадить, но перо бежит, бежит вперед, не задерживаясь ни на минуту ни перед издателями, ни перед присяжными судьями и оставляя за собой красные полосы, которые постепенно чернеют, словно запекшаяся кровь. Через два часа он поднимается, но его сил хватает лишь на то, чтобы добраться до кровати и рухнуть на нее. Он лежит, словно смерть стиснула его в своих объятиях. Это не подкрепляющий сон и не забытье, скорее долгий обморок, но сознание не покидает его, и он чувствует ужас, оттого что сил нет, нервы вялы, а в голове пустота.
Звонит пансионский колокольчик. Voilà le facteur! Пришла почта.
Он вздрагивает и плетется вниз. Принимает пакеты. Корректуру, которую надо срочно прочесть. Книгу от молодого писателя, который жаждет узнать его мнение, номер газеты с полемической статьей, на которую нужно ответить, письмо с просьбой дать что-нибудь в альманах и другое от издателя, с угрозами. Все это ложится на плечи человека, который совсем обессилел. Тем временем няня встала с постели, одела детей и уже выпила кофе с хлебом и медом, которые ей подает прислуга. Теперь она отправляется погулять на лоне природы.
В час звонок созывает всех на déjeneur.[1] Постояльцы собираются вокруг стола — он усаживается за стол без супруги.
— Где же ваша жена? — спрашивают справа и слева.
— Не знаю, — отвечает он.
— Какое чудовище! — шепчут дамы, которые только недавно облачились в свои пеньюары.
Тут появляется жена. По ее милости происходит заминка, и голодные постояльцы, пришедшие вовремя, вынуждены дожидаться следующего блюда.
Дамы принимаются расспрашивать жену, как ее здоровье, хорошо ли она спала, в порядке ли нервы. О здоровье мужа не спрашивает никто. Они полагают, что и без того знают ответ.
— Ну просто мертвец, — шепчет одна дама.
И это правда.
— Сразу видно, развратник, — шепчет другая.
А это — ложь.
За столом он молчит, потому что ему нечего сказать этим дамам. Вместо него говорит жена.
А он глотает пищу, в то время как слух его «услаждают» тем, что превозносят все дурное и ругают все хорошее.
Когда общество поднимается из-за стола, он обращается к своей супруге:
— Друг мой, сделай милость, скажи Луизе, чтобы она отнесла мое пальто к портному; оно разошлось по швам, а у меня нет времени сходить самому.
Ничего не отвечая, жена перекидывает пальто через руку и, вместо того чтобы послать Луизу, сама идет в деревню, где живет портной.
В саду она встречает двух эмансипированных дам: те спрашивают, куда она направляется.
Жена отвечает почти честно, что муж послал ее к портному.
— Подумать только, к портному! И она позволяет обращаться с собой, как со служанкой.
— А этот здоровяк тем временем прилег вздремнуть. Нечего сказать, завидный муж.
Он действительно спит днем, потому что у него малокровие. Но в три часа звонит посыльный, нужно отвечать на письма — в Берлин по-немецки, в Париж по-французски и в Лондон по-английски.
Чуть погодя жена, которая уже успела вернуться из деревни и выпить рюмку коньяку, спрашивает, не хочет ли он прогуляться в их молодой компании. Но ему нужно писать.
Покончив с перепиской, он встает, чтобы пройтись перед обедом. Ему хочется с кем-то поговорить. Но все ушли. Он спускается к детям.
Дородная няня сидит в садовом кресле и читает «Настоящих женщин[2]» — книгу ей одолжила хозяйка. Дети скучают, им хочется куда-нибудь пойти, побегать.
— Почему вы не гуляете с детьми? — спрашивает хозяин.
— Госпожа сказала, что слишком жарко.
Госпожа сказала!
Он берет детей с собой, они уже выходят на проселок, но тут он замечает, что дети немытые и в рваных ботинках. Он поворачивает домой.
— Почему у детей рваная обувь? — спрашивает он Луизу.
