Книги — это бумажные тигры с картонными зубами, это усталые хищники, которые вот-вот попадут на обед другим зверям. Зачем упираться, продолжая читать эти неудобные штуки? Хрупкие, подверженные возгоранию листы, отпечатанные в типографии и нуждающиеся в переплете, — да еще и без электрических батареек? Ты безнадежно устарела, старая книжка со стремительно желтеющими страницами, ты — пылесборник, ты — кошмар переезда на новую квартиру, ты — пожиратель времени, ты — фабрика молчания. Ты проиграла войну вкусов[2]. Читатели бумажных книг — просто старые маньяки; старость все ближе к ним с каждым днем, а диагноз — все суровей с каждым вечером. Им нравится трогать книгу руками, вдыхать ее аромат, загибать уголки, делать на полях пометки, откладывать чтение и снова возвращаться к нему с любого места, в любое время, не заботясь о том, чтобы подключиться к Сети. Вот она, трагедия старческого слабоумия. Сам факт того, что мы читаем текст на бумажном носителе, превращает нас в ветхую рухлядь, подобную Монтэгу — герою научно-фантастического романа Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту», написанного в 1953 году и предвосхитившего наступление мира, в котором мы сегодня живем. В том мире бумажные книги были запрещены, а пироманам пожарным платили за то, что они их жгли. Единственное, в чем Брэдбери, ослепленный нацистскими аутодафе, ошибся, — это роль огня: промышленники довольно быстро сообразили, что нож, уничтожающий тираж, производит гораздо меньше шума, чем костер. В остальном его предсказание сбывается на наших глазах: через несколько лет бумажных тигров вытеснят плоские экраны, принадлежащие трем американским (Apple, Google и Amazon), одной японской (Sony) и одной французской (Fnac) компаниям.
Вы держите в руках бумажного тигра, не успевшего «дематериализоваться» и даже не полностью утратившего способность кусаться. Он хочет защитить себе подобных, своих родичей и благодетелей — других хищников, находящихся на грани вымирания и таких же страшных, как забытая на чердаке куча плюшевых игрушек. Вспомним-ка: бумажная книга была изобретена примерно шесть столетий назад одним немцем по имени Иоганн Гутенберг. Вскоре после этого благодаря сначала Рабле, а затем — Сервантесу появился современный роман. Таким образом, можно сделать вывод, что с исчезновением бумажной книги умрет и роман: одно неразрывно связано с другим. Чтение романа требовало времени, удобного кресла и особого предмета — книги, в которой необходимо переворачивать страницы: попробуйте почитать на айпаде «Под сенью девушек в цвету», а потом поговорим. Создатели электронной книги настолько мало верят в роман, что доступный в онлайне прустовский текст буквально кишит опечатками и пунктуационными ошибками. Совершенно очевидно, что люди, полагавшие, будто оцифрованная версия будет способствовать распространению популярности этой блестящей книги, даже не дали себе труда ее прочитать. Вытеснение бумажной книги чтением с экрана породит иные формы повествования. Возможно, они будут интересными (интерактивное общение, гипертекст, звуковое или музыкальное сопровождение, трехмерные иллюстрации, видеофрагменты и т. п.), но это будет уже не роман в том смысле, какой вкладываем в это понятие мы — дряхлые старикашки, помешанные читатели, безнадежно отставшие от жизни чокнутые библиофилы.
Признаюсь, меня изумляет всеобщее равнодушие к начавшемуся концу света. Как говорил Анри Мишо о человеке: роман на бумаге — это все-таки личность. Первые романы, прочитанные в подростковом возрасте, служили мне укрытием от семьи, от внешнего мира и, не исключено — хоть я об этом и не подозревал, — от отсутствия смысла во вселенной. Сартр в «Словах» пишет, что «писательский аппетит пересиливает нежелание жить». Думаю, то же самое можно сказать о чтении на бумаге: концентрация внимания позволяла мне спрятаться от окружающего, точнее, заполняла собой невыразимую пустоту… Отсутствие Бога? Уход из семьи отца? Мою робость перед девочками? Читать часами напролет казалось мне высшей свободой. Способом проникнуть в иное, не мое существование, гораздо более прекрасное и увлекательное. В многоцветный параллельный мир. Менее хаотичную реальность. Это был инструмент для дешифровки бытия. Утопия — более сладостная, чем мастурбация.
Ну да, все и повсюду рассказывают истории. На телевидении сплошные сериалы, землю покорило американское кино, не говоря уж о компьютерных играх, открывающих перед тобой возможность превратиться в героя, с каждым кликом мышки переживающего приключения не хуже Одиссеевых. Каково же место бумажного романа в эпоху повального сторителлинга? Теоретики «нового романа» не так уж заблуждались, когда предположили, что традиционные персонажи морально устарели, а классическая манера повествования зашла в тупик. Уже в 1936 году Скотт Фицджеральд, обнаружив, что битва письменного текста против подавляющего всевластия картинки безнадежно проиграна, сокрушался в эссе «Осторожно! Стекло!»: «Я наблюдал, как роман, еще недавно служивший самым действенным, самым емким средством для передачи мыслей и чувств, становился теперь в руках что голливудских коммерсантов, что русских идеалистов формой, используемой механистическим, обобществленным искусством, и уже способен был выразить лишь мысль зауряднейшую и чувства самые примитивные»