В конце мая мой отец пригнал из района трактор ЧТЗ. Мы, ребятишки, ждали трактор с утра, после обеда заволновались взрослые.
— Серьг, у тебя уши вострые — ну-к послушай, не гудит? — просил управляющий дядя Максим.
Я слушал не дыша. Дядя Максим, склонив голову по-петушиному, прикладывал к уху ладонь, широкую и толстую, как разбитое копыто кобылы Рыжухи.
— Не слыхать?
— Нет.
На мокрой лошади и сам весь в мыле, прискакал с пастбища Семен Кроликов.
— Нету? А язви его! Кони теперь в хлебах! — И маханул опять в степь.
Один трактор в Доволенке уже был. На нем работал Костя Миронычев. Но это был на колесах. Ждали на гусеницах и большой, говорили: чуть не с дом.
— На гусеницах — это что, вроде на гусиных лапах? — приставала к Максиму Миронычеву Серафима Попова — старуха дошлая и въедливая.
— На железах, бабка, на железах, — пояснил дядя Максим (о гусеницах он сам понятия не имел).
— Кружатся они, железа-то, аль ступают?
— Тебе разжуй да в рот положь, — отмахивался дядя Максим, и старуха, уперев взгляд в землю, что-то долго и трудно соображала.
Петька Занозов, мой напарник по играм в бабки, подхалимничал — принес мне свои самые лучшие бабки.
— Не надо. Петь, папа и так тебя прокатит.
Тогда он стал прыгать передо мной на одной ноге, кувыркаться через голову — угодничать и заискивать как собака. Мне было жалко Петьку и стыдно за него. Чтобы сгладить неловкость, я кувыркнулся с ним рядом, больно ушибив голову об острый осколок кирпича.
— Свяжись с дураком, сам одуреешь, — не спеша отряс с себя пыль. — Балуюсь с тобой, а у меня дело к дяде Максиму.
Засунув одну руку в карман, другую в прореху вместо кармана, я вразвалочку подошел к дяде Максиму.
— Дак, значит, Максим Нилыч, поставишь меня к отцу на прицеп?
Дядя Максим смазывал ось ходка.
— Сколько годов-то?
— Девять.
Дядя Максим, оглядывая погожее небо, думал, чесал затылок.
— Беспременно поставлю. — Потом взял меня за нос, потянул с наддавом и, обтирая пальцы о штаны, добавил; — А сопли отцепишь — направлю на тракториста учиться.
— Ты, Максим Нилыч, с бородой, а как маленький, — с укором сказал я и, не вынимая рук из кармана и прорехи, досадливо плюнул. — Ты…
— Кышь, огузок! — дядя Максим топнул сапожиной, аж пыль волной пошла.
Вякнув, я отскочил от него на безопасное расстояние, осмелел:
— Эх, Максим Нилыч, где с тобой дрова пилить, когда…
Дядя Максим пошел к амбарам, под навес, а я не мог понять, почему он на меня ругался. Ведь он же утром говорил; «Ну, Серьг, пригонит отец трактор, пойдешь к нему в помощники».