Было необычно холодно для этих мест — не более пятидесяти пяти градусов[1], при пронизывающем ветре; со скоростью тридцати узлов он налетал на ванты и оттяжки, заставляя их гудеть басом, взметал высоко вверх зеленую массу воды в бухте, украшая верхушки волн жемчужной пеной, и трепал флаги и вымпелы с такой яростью, что они хлопали, словно петарды во время фейерверка. По газону возле яхт-клуба, держась на некотором удалении от старика негра, подстригавшего кусты, вышагивали египетские цапли. Птицы двигались рывками, охотясь за растревоженными насекомыми. Густая трава была сплошь усыпана нанесенными издали соцветиями гибискуса, жасмина, бугенвилии, и после газонокосилки оставался пестрый ковер цветов, измельченных до размеров конфетти.
Я находился в кубрике своей крохотной яхты «Херувим», пытаясь приладить новые, более прочные петли к тиковому люку кладовки. Сделать это во время качки было чертовски непросто.
Говард Экхардт, молодой помощник начальника дока, появился на пирсе и, остановившись перед яхтой, что-то крикнул. Слова его отнес ветер.
— Что?!
Говард приложил правый кулак к уху.
— Позвони!
— Меня здесь нет.
— Это по газетным делам. — Он повернулся и направился в контору в конце дока А.
Я вышел, перелез через невысокий борт и забрался на пирс. На время шторма в бухте нашли убежище множество яхт — марина была заполнена до отказа. На фоне свинцового неба вздымался частокол высоких мачт. Фалы хлопали по дереву и металлу; канаты тихо поскрипывали; издалека до меня доносился глухой гул прибоя, разбивающегося о песчаную отмель: некоторые наиболее элегантные яхты напоминали мне скаковых лошадей: становясь на дыбы, они рвались вперед, ибо были созданы для движения и скорости.
В офисе пахло кофе и крепким лосьоном, которым Говард пользовался, пытаясь извести угри. Он сидел за громадным письменным столом.
— Кофе?
— Да, спасибо. — Я сел на свободный стул и поднял телефонную трубку. — Алло!
— Дэн, это Чарли. — Чарли Паттерсон был редактором «Ки таймс» и моим боссом. — «Калиопа» сейчас вышла из Драй-Тортугас и движется сюда. Девчонка на борту.
— Ее не переправили на судно береговой охраны?
— Нет, слишком штормило.
— Ты хочешь, чтобы я отправился в доки, где находятся суда для ловли креветок?
— Я понимаю, что у тебя сегодня выходной, но у меня сейчас никого нет под рукой. Я бы отправился сам, да Уилкокс заболел, и я вкалываю вместо него.
— Не стоит извиняться.
— Там Хью встретит тебя.
— О'кей. — Я повесил трубку.
Говард налил кофе в бумажный стаканчик и подал мне. Я положил сахар и сделал глоток.
— Что, «Калиопа» на подходе? — спросил Говард.
— Да.
— И везет женщину?
Я кивнул.
— Везучая леди… Столько продержаться в одиночестве на надувном плоту и выжить…
— Везучая, — согласился я. — И с характером.
Я подъехал к западной оконечности острова и припарковался на большой стоянке перед доками для траулеров. Там уже находилась группа людей, среди которых были полицейские, двое представителей скорой помощи в белых халатах, два офицера береговой охраны, не менее десятка газетных и телевизионных репортеров, в основном из Майами, и, как водится, зеваки. К толпящимся людям по двое и по трое подтягивались новые случайные прохожие — ничто не привлекает людей больше, чем небольшая толпа.
На противоположной стороне улицы находился непрезентабельного вида ресторан «Дары моря». Я зашел в него, сел в кабине недалеко от окна и заказал дюжину устриц и бутылку пива. Когда заказ принесли, я выдавил сок лайма на шесть устриц, чуть-чуть сдобрил острой приправой, съел их и выпил полбутылки пива.
К стоянке подкатил белый телевизионный фургон, из которого вышли двое мужчин и женщина. Женщина была в кремовом жакете сафари. Пока ее коллеги вытаскивали аппаратуру, она стала причесываться перед боковым зеркалом. Впрочем, на таком ветру заниматься этим было бессмысленно. В конце концов женщина театральным жестом бросила расческу, уперлась руками в бедра и сердито повернула лицо к ветру. Ах, этот противный ветер!
Я полил соком и острой приправой шесть оставшихся устриц, съел их и допил пиво. Через несколько минут толпа хлынула по ступенькам к доку, а затем так же неожиданно отхлынула назад к стоянке.
Я пересек улицу. Толпа изрядно шумела и колыхалась, слышались голоса полицейских: «Назад!», репортеры выкрикивали вопросы. Девушка шла между двумя работниками «скорой помощи». Они спустились по ступенькам на тротуар.
На девушке была мужская одежда, которой ее, по всей вероятности, снабдила команда «Калиопы», — толстый вязаный свитер, ветровка и закатанные на щиколотках джинсы.
— Она выглядит ужасно, — сказал кто-то.
Женщина в жакете сафари выкрикнула:
— Как вы себя чувствуете после всего случившегося, миссис Терри?
Миссис Терри была высокой, пять футов и восемь или девять дюймов, и страшно худой: череп, скулы и надбровные кости словно просвечивали сквозь обтягивающую их кожу, а шея была не толще моей руки. Она пережила голод. Ее длинные каштановые волосы казались грубыми, сухими, тусклыми, как на дешевых париках, которые напяливают на манекены в магазине. Удивляло, что кожа у нее была гладкой и бледной, не обожжена солнцем, не шелушилась, без каких-либо следов язв. Вполне естественно, сейчас женщину нельзя было назвать красивой, но красота сквозила в ее взгляде, походке и осанке. У женщины сохранилась гордость. Она прошла через ад, пережила гибель мужа, провела девятнадцать дней в море на плоту, а сейчас шла словно королева.
