Утро 22 июня 1941 года выдалось на Полтавщине солнечное, яркое и какое-то необыкновенно тихое. Спокойно нес свои воды мимо нарядных зеленых берегов голубой Псёл. День был выходной, но лагерь 132-й стрелковой дивизии, располагавшийся неподалеку от железнодорожной станции Ереськи, вблизи воспетого Гоголем Миргорода, ожил рано. Спортсмены всех частей дивизии собирались померяться силами на стадионе. Прибыли гости из Полтавы и Миргорода — представители местных партийных, советских и комсомольских организаций. Командиры пришли на спортивный праздник вместе с семьями.
Играла музыка. У всех было радостное, приподнятое настроение.
Глядя на оживленные, улыбающиеся лица сослуживцев, на принарядившихся командирских жен и веселых ребятишек, я тоже радовался. Меня переполняло чувство, какое бывает обычно, когда после долгой разлуки возвращаешься в родную семью, где все так знакомо и Дорого твоему сердцу. Исчезло напряжение и сознание неопределенности своего положения, которые не покидали меня с тех пор, как узнал, что, возможно, придется в скором времени расстаться с дивизией. А узнал я это еще в 1938 году, когда мне впервые предложили перейти на военно-дипломатическую работу за границей.
Такая работа не привлекала меня. Я отказывался от нее, но в Генеральном штабе снова и снова возвращались к этому предложению.
Последний раз меня вызвали в Москву для переговоров в середине июня 1941 года. Я был принят Народным Комиссаром Обороны Маршалом Советского Союза С. К. Тимошенко и настойчиво просил его отпустить меня в дивизию.
— Какой же вы, однако, упрямый, — сказал Семен Константинович. — Хорошо, я подумаю, как быть с вами…
И вот наконец 19 июня все выяснилось: просьбу мою нарком удовлетворил. Мне разрешили выехать домой, в дивизию, и 21 июня я уже был в Полтаве.
В Генеральном штабе напомнили, что международная обстановка с каждым днем становится все напряженнее и не исключена возможность внезапного нападения гитлеровской Германии на Советский Союз. Но в то же время поставили в известность, что Сталин категорически запретил открывать огонь по германским военным самолетам, которые с начала 1941 года безо всякого зазрения совести нарушали установленный режим, проникали вглубь советского воздушного пространства и, несомненно, вели аэрофоторазведку.
Накануне войны в нашей армии существовала не совсем продуманная система обучения войск в летний период. Стрелковые дивизии рассредоточивались, личный состав их обучался разрозненно по родам войск в разных лагерях, зачастую разделенных значительным расстоянием. Артиллерийские полки находились в одном месте, инженерные подразделения — в другом, химические — в третьем, и лишь стрелковые части располагались в основном лагере во главе с командованием дивизии.
По пути из Москвы в Полтаву я впервые подумал, как хорошо было бы сейчас собрать всю дивизию в кулак. Но для такого шага у меня явно не хватало полномочий и сколько-нибудь веских оснований. В то время как печать разных стран открыто писала о сосредоточении германских войск на нашей западной границе, у нас 14 июня 1941 года было опубликовав заявление ТАСС, в котором, в частности, говорилось: «Слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы… Слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными…»
Нам разъясняли, что империалисты стремятся втянуть нашу страну в конфликт с Германией, но, если мы «не поддадимся на провокацию и не вызовем у немцев никаких подозрений относительно своих намерений, станем строго и последовательно соблюдать договор о ненападении, никакой войны не будет». Такие рассуждения, сопровождавшиеся, к тому же, категорическим запрещением предпринимать какие-либо меры, в которых фашистская Германия могла бы усмотреть военные приготовления, невольно усыпляли бдительность. Не удивительно, что по возвращении в дивизию я не только не отменил подготовленного спортивного праздника, а и сам всецело проникся хорошим праздничным настроением…