Карл Дженнингс знал, что умирает. У него еще несколько часов жизни, а сделать нужно очень много.
Отсрочки смертного приговора не будет, он на Луне, и связь не действует.
Даже на Земле остается несколько мест, где без исправного радио человек погибнет, и ему не поможет рука другого человека, его не пожалеет сердце другого человека и даже взгляд другого человека не упадет на его труп. Здесь же, на Луне, мало других мест.
Земляне, конечно, знают, что он на Луне. Он участник геологической экспедиции – нет, селенологической экспедиции! Странно, как ориентированный на Землю ум настаивает на этом «гео-".
Работая, он с усилием заставлял себя размышлять. Он умирает, но по-прежнему в мыслях его искусственно установленная ясность. Он беспокойно осмотрелся. Ничего не видно. Он во тьме вечной тени северного края стены кратера; чернота здесь изредка прерывается только вспышками фонарика. Он зажигает фонарик лишь изредка, частично опасаясь истратить всю энергии, частично боясь, что его увидят.
Слева, на юге, вдоль близкого горизонта Луны тянется полумесяц яркого белого солнечного сияния. За горизонтом, невидимый, лежит противоположный край кратера. Солнце никогда не поднимается так высоко, чтобы заглянуть за край кратера и осветить поверхность непосредственно у его ног. По крайней мере радиации он может не опасаться.
Он копал старательно, но неуклюже, обливаясь потом в космическом скафандре. Ужасно болел бок.
Пыль и обломки не имеют здесь внешности «волшебного замка», характерной для тех районов Луны, где они подвержены смене света и тьмы, холода и жары. Здесь, в вечном холоде, медленно обрушивающаяся стена кратера просто нагромоздила груду неоднородных обломков. Частицы падали с характерной для Луны неторопливостью и в то же время с видимостью огромной скорости, потому что не было сопротивления воздуха, не было туманной дымки, мешающей видеть.
Дженнингс на мгновение зажег фонарик и отбросил в сторону камень.
У него мало времени. Он все глубже закапывался в пыль.
Еще немного, и он сможет положить Аппарат в яму и забросать его. Штраус его не найдет.
Штраус!
Второй член экспедиции. Участник открытия. Претендент на славу.
Если бы Штраусу нужна была только слава, Дженнингс не возражал бы. Открытие важнее любого тщеславия. Но Штраусу нужно кое-что другое, нечто такое, чему Дженнингс должен помешать.
Одно из немногих, за что Дженнингс согласен умереть.
И он умирает.
Они нашли это вместе. Штраус нашел корабль, вернее, обломки корабля, или еще вернее, то, что, возможно, когда-то было обломками чего-то аналогичного кораблю.
– Металл! – сказал Штраус, подбирая нечто неровное, почти аморфное. Его глаза и лицо были едва видны сквозь толстое свинцовое стекло визора, но резкий грубый голос ясно звучал в наушниках скафандра.
Дженнингс тут же подплыл со своего места в полумиле отсюда. Он сказал:
– Странно! На поверхности Луны нет свободного металла.
– Не должно быть. Но вы хорошо знаете, что исследована небольшая часть поверхности Луны. Кто знает, что еще на ней можно найти?
Дженнингс согласно хмыкнул и протянул руку в перчатке к находке.
Да, верно, на поверхности Луны можно обнаружить что угодно. Их экспедиция первая неправительственная на Луне. До сих пор тут были только финансируемые правительством группы, выполнявшие одновременно множество заданий. Признак наступления космической эры – Геологическое общество смогло послать двух человек на Луну исключительно для изучения селенологии.
Штраус сказал:
– Похоже, поверхность когда-то была полированной.
– Вы правы, – согласился Дженнингс. – Может, есть еще что-нибудь.
Они нашли еще три куска, два небольших и третий побольше, со следами шва.
– Отнесем их на корабль, – сказал Штраус.
Они вернулись на своей маленькой скользящей лодке к кораблю. На борту сбросили скафандры, Дженнингс всегда радовался этому. Он начал яростно чесать ребра и тереть щеки, пока его светлая кожа не покраснела.
Штраус презрел такие слабости и сразу принялся за работу. Лазерный луч выжег в металле небольшое углубление, и пары отразились в спектрографе. В основном титановая сталь, немного кобальта и молибдена.
– Да, он искусственный, – сказал Штраус. Его широкоскулое лицо, как всегда, было суровым и жестким. Никакого оживления на нем не было, хотя сердце самого Дженнингса готово было выпрыгнуть из груди.
