Борис Степанович Житков
Клоун
Цирк сиял огнями. И огненным веером горела над крышей на черном небе красная надпись:
ЛУИЗ
КАНДЕРОС
Входные двери перестали хлопать - не успевали закрываться: густой кашей валил народ к кассе.
Тринадцать тигров и среди них будет женщина на коне. На афише была нарисована воздушная женщина в розовом трико верхом на белой лошади, без седла и уздечки, а вокруг мечутся и скачут рыжие тигры с оскалившимися зубами. А женщина подняла, как крылышки, ручки и беззаботно улыбается.
Публике хотелось скорее увидать ее среди тигров одну, даже без хлыстика в руке. А под трико не спрячешь револьвера. И все волновались, уж глядя на одну только картинку на афише.
А у служащих была своя тревога: как раз сегодня днем на репетиции при всех артистах директор устроил скандал клоуну Захарьеву. Захарьев репетировал свой номер с Рыжим и хлопнул его по щеке. Вдруг вошел на арену директор, высокий, толстый, и сразу начал кричать.
- Надоели вы со своими оплеухами. Все ваши номера один мордобой. Выдумайте, шевелите мозгами. Сегодня последний вечер с оплеухами! Слышите? А то выходит у нас не цирк, а ба-ла-ган!
Директор покраснел от натуги. Фыркнул и вышел вон. Захарьев и рта открыть не успел. Все кругом молчали и, подняв брови, глядели на Захарьева. Захарьев нахмурился и ни на кого не глядя вышел вон.
А у себя в уборной Захарьев чуть не плакал. Он считал себя первым клоуном в Союзе. Столичным клоуном, лучшим выдумщиком. Ему всегда говорили, что он - талант, известность. Он был красавец, франт, и даже клоунский костюм у него был в талью, из желтого атласа, с серебряным шитьем.
Вот уж пять лет он работает в этом цирке и всегда визг, хохот, аплодисменты.
И вдруг этот новый директор позволил себе при всех... Захарьев бил с досады кулаком по колену.
Вдруг он увидал, что в дверях стоит Рыжий и смеется.
Рыжий одним прыжком сел рядом на стол.
- Горе луковое! Не злись! Сегодня мы им покажем, какая у нас будет последняя оплеуха. Дай только я на этот раз выдумаю.
- Меня оскорбляют, а я буду выдумывать? - крикнул Захарьев.
- Не ты, а я, я буду выдумывать, - перебил Рыжий. - А знаешь, в чем дело?
- Ну? - Захарьев насторожился.
- Дело в том, - сказал Рыжий, - что на твое место директор хочет поставить своего племянника Серьгу.
Захарьев побелел от злости.
- Наплюй, - сказал Рыжий. - Слушай лучше меня. Будешь слушать?
Захарьев молчал.
- Ну тогда я ухожу.
Рыжий соскочил со стола и прыгнул в двери, в коридор.
- Стой, стой! Рыженький! - крикнул вдруг жалобно Захарьев.
Рыжий вернулся.
- Так будешь слушать? Дай руку.
Захарьев протянул ладонь, и Рыжий с размаху треснул в руку так, что жарко стало. Повернулся волчком и побежал по коридору.
И вот до вечера никто не знал, что будет на спектакле у клоунов. Говорили среди артистов, что клоунского номера совсем не будет, что Захарьев подал жалобу в союз и уходит. Другие говорили, что выступит новый клоун Серьга. Рыжего целый день не видели, а когда вечером он явился, за три минуты до начала, все его обступили с расспросами. Рыжий сказал, что сам директор наденет колпак и будет бегать по арене на четвереньках.
А публика валила и валила в цирк. Артисты в уборных одевались к своим номерам. Рыжий с Захарьевым заперлись в своей каморке. Кто-то постучал в дверь. Рыжий высунул голову. Служитель стал шептать ему на ухо:
- Директорский племянник одеваются тоже, знаете, клоуном, наряд очень богатый, и - и какой богатый!
- Ладно! - крикнул Рыжий, - кланяйся павлину и спереди и в спину, - и захлопнул дверь.
Оркестр грянул марш. Под куполом вспыхнули яркие лампы, на вороном коне, на бешеном скаку вылетел на арену наездник - представленье началось.
А по коридору опять бежал служитель. Он крикнул через двери:
- Слушайте, товарищ Захарьев! Директор велел спросить, будет ваш номер или нет? Слышите? А если будет, так чтоб пять минут, потому надо время оставить: их племянник следом после вас выступают.
И потом прибавил вполголоса в щелку двери:
- И с ним ящик огромадный, неизвестно, что в нем.
- Выступает Захарьев после летучей немки, - крикнул из-за дверей Рыжий, - так и передай!
А "летучая немка" уж начала свой номер. Музыка играла вальс, огни были притушены, и в темном воздухе, в луче прожектора появлялась то в одном, то в другом краю цирка блестящая бабочка. Немка на черной невидной проволоке летала по цирку, к рукам от колен шли шелковые тонкие крылья. Луч прожектора раскрашивал ее в яркие огненные цвета. Она взмахивала крылышками и, казалось, легко порхала в воздухе. Публика нетерпеливо ждала конца: всем скорей хотелось видеть тигров.
Но вот немка спустилась, публика вяло хлопала. Зажгли полный свет. Из прохода вышел Захарьев.
- Вот, почтеннейший публикум, - крикнул он ломаным голосом, - вот у нас несчастье! Сегодня последний раз в нашем циркус можно давай по морде!
Директор заворочался на своем стуле - не наскандалил бы Захарьев.
- Вот я прошу уважаемый гражданины, кто желает мне помогай? Немножко постоит, я от сердца давай ему последний оплеуха! Немножко постоять смирный - нам нельзя больше пять минутки! Граждане и гражданяты! Кто-нибудь!
