Глава 1
НЕУЖЕЛИ ВСЕ ЭТО БЫЛО?
Домой, домой, в Петербург. Когда самолет проваливается в воздушные ямы, Пашка Ермаков, по прозвищу Паштет, вздрагивает и открывает глаза. В иллюминаторе по-прежнему облака, как снежная, сверкающая под солнцем пустыня. И он снова задремывает. Последняя ночь в Самарканде прошла в разговорах, почти не спали.
Гера толкает Паштета в бок и протягивает сверток: «Марат просил передать». В свертке книжка «Приключения Ходжи Насреддина» и фотография: на фоне желтых холмов весь отряд, а в центре - Лерыч. Он держит в руках ножны от старинного кинжала.
Глаза Паштета закрываются сами, и плывут перед ним желтые, выжженные солнцем, пустынные холмы Шахрухии - города, которого нет. Воздух трепещет от зноя, звенят неуемные цикады. Сухая колючая трава похрустывает под ногами. Вот так идти и идти, долго-долго-долго. И увидеть стаю синих птиц, которые, подобно порыву ветра, взмоют в небо над крепостными валами и башнями. И вдруг - обрыв. Внезапный полет в тесном колодце, утыканном ранящими кусками камня и кирпича. И приземление в душном облаке пыли. Он пытается встать, но тут же снова падает, потому что ударяется головой обо что-то твердое.
Он начинает ощупывать стенки своей темницы и с ужасом осознает, где находится. В могиле! Так уже было однажды. Он шел по древнему кладбищу и провалился в промоину. Над ним три или четыре метра земли и засыпанный узкий лаз. «Помогите», - стонет Паштет, и пыль забивает рот. Помочь ему нельзя, никто его не найдет и не услышит.
Увеча руки и сдирая ногти до мяса, он выцарапывает камни из лаза, но они сыплются и сыплются, грозя завалить его. И вдруг полоска неяркого света, словно серое лезвие кинжала, кривого кинжала. Он пытается забраться в колодец, ведущий на поверхность, а сил нет. И тогда он вспоминает слова Ходжи Насреддина: «Потерявший мужество - теряет жизнь. Надо верить, о юноша, в свою удачу». Еще и еще раз он делает бесплодные попытки залезть в дыру. И наконец это ему удается. Он опирается спиной о стенку лаза и, перебирая руками и ногами, волочит свое тело по выступам кирпичей и черепков, опасаясь, что твердая опора обвалится под ним, рухнет и погребет навсегда. «Судьба подобна благородной арабской кобылице… Она не терпит трусливого всадника, а мужественному покоряется!»
Последнее усилие. Он отталкивается ногами, опирается на локти и спиной выползает из страшного лаза. Солнце ушло за горизонт, оставив кисельно-розовое зарево, но в зените небо ясно-голубое. И он смотрит в эту бездонную голубизну, словно хочет выпить ее глазами и все не может напиться. Эти первые минуты, счастливые и бездумные, сменяет тревога. Паштет встает и направляется к лагерю, но тропа петляет меж взгорков, а дороги к Святой роще нет и самой рощи нет. Заблудиться невозможно. Если не к дороге, он все равно вышел бы к хлопковому полю, к Сырдарье или к пересохшему руслу Бахор-сая. И он поворачивает назад.
Снова пустынные холмы. И тишина. Даже цикады перестали свирестеть. Он загадывает: если сейчас появятся синие птицы - птицы счастья, все будет хорошо, - и продолжает идти, а впереди холмы и холмы, птиц нет, не только синих - никаких. Пусто в мире и страшно. И тут же Паштета пронзает догадка: не страх он испытывает, а смертную тоску. Он не вспоминает Варю, не вспоминает Лерыча, даже о маме уже не думает. Душа его погрузилась в окружающую безбрежность, имя которой - одиночество. И вдруг далеко впереди Паштет видит человека. Все взрывается в нем, словно очнулся от тяжкого сна.
Они приближаются друг к другу. И первая блаженная мысль - Лерыч! Но, конечно, нет, просто Паштету очень хотелось этого. Лерыч никогда не носил халат, а тем более чалму. Теперь Паштет разглядел, что человек стар, и подумал: поддельный мулла. Старый самозванец, безмолвный, словно манекен, живший рядом, но никогда и слова не сказавший Паштету. Но ведь муллу похоронили месяц назад, что ж он забыл?! И совсем не похож, разве только маленького роста.
Паштет уже мог видеть лицо тощего узкоплечего старика. Где он встречал его? Такое знакомое, узкое лицо, изборожденное морщинами, клинообразная бороденка, высокие дуги бровей, длинный унылый нос, горькие складки у брезгливо изогнутого рта и печально-пустые глаза. Шелковая рубаха распахнута на костлявой груди, синий халат-чапан, перехваченный кушаком с мелким шахматным рисунком из белых и черных квадратиков. Он вглядывался в этого человека, вглядывался, пока не вспомнил. И ахнул. Улугбек!