Юрий Геннадиевич Томин
КАПРОНОВЫЕ СЕТИ
Дом стоял на берегу Енисея над самым обрывом.
Внизу была пристань.
Весной первые пароходы, расталкивая запоздалые льдины, угрожающе басили:
— У-у-у, стоишь еще?
И эхо приносило ответ:
— Стою-у-у…
Покосившийся дом держался цепко. Берег, уступая напору вешних вод, оползал, рушился, и край обрыва подходил к дому все ближе. Между бревнами появлялись щели. Из них вываливались клочья белесого, будто вываренного мха. Зеленая от плесени крыша прогнулась. А дом стоял…
И вот только что я получил письмо от отца. Он пишет, что дом рухнул. Мне кажется, я вижу Степана. Он грозит кулаком мне и Севке.
И только теперь я понимаю, что мы победили навсегда.
* * *
Никто не знал, откуда приехал к нам Степан Жуйков. Он как-то сразу обжился и купил этот старый дом на откосе. Дом достался ему почти задаром: никто не хотел в нем жить, знали — рано или поздно обвалится. И ветка у Степана появилась очень скоро. И снасти, как у всех, купил в магазине.
Редкий день, идя в школу, мы не встречали его «ЗИЛ» по дороге. От лесозавода до склада на берегу — метров восемьсот. Туда — с досками, обратно — пустой. Рейсов двадцать в день… И ведь уставал, наверное, черт железный!
А в семь вечера — хоть часы проверяй — он уже сидел в своей ветке. И путь один — наискосок через Енисей. А дальше, кто его знает… Плесы у нас широкие, попробуй угляди.
Отец ругал себя последними словами за то, что дал ему прописку. Но ведь кто знал тогда.
Рыбаки наши на Степана здорово злились, хотели даже облаву устроить. Собирались, собирались и не собрались — времени нет.
Только рыбнадзор не отступался. У них дело на принцип пошло — кто кого. Степан с рыбнадзором такую штуку выкинул — по всем пристаням неделю смеялись. Они с вечера засели его караулить у Монастырского острова. Был у них полуглиссер, восемьдесят сил. Часов в пять утра показался Степан. Гребет домой, не торопится. Он один, их трое. У них — восемьдесят сил, а у него весла да руки. Ветка, правда, узенькая, быстрая: даже на спокойном ходу у носа — бурунчик.
Они запустили мотор и — наперерез. Метров пятьсот до Степана. А он — лопасть в воду, ветка — волчком, и пошел… Да как пошел! Кто с берега смотрел, говорят, просто удовольствие получили. Весло у него в руках как соломина. Ветка летит, будто ее кто-то из-под воды толкает. А полуглиссер — сзади, только что не отстает. У него мотор был установлен неправильно, что-то там с центром тяжести не в порядке: воду грудит перед собой, а на редан не выходит. До протоки — с километр. Успеет Степан к протоке, — все, не найдешь. Но Степан поплыл не к протоке, а прямо к берегу. Так на пятьсот метров впереди и подошел. Вылез и закурил. Рыбнадзоровцы обрадовались: «Нервы не выдержали». Выпрыгнули на берег. В носу ветки — сеть, на дне — рыба: два чира, штук десять пеляди. Сгоряча они даже не сразу разобрались.
— Акт подписывать будешь?
— Буду, — сказал Степан. — А насчет чего акт?
— Насчет незаконного лова рыбы.
— Разве новый закон вышел?
— Закон старый. Достукался, статью получишь.
— А ты мне не грози, — сказал Степан. — Я пуганый… Может, сетку измеришь?
Тут рыбнадзоровцы опомнились. Даже мерять не стали, прикинули на руку — законная сеть, двадцать пять метров. И улов законный — кило десять.
— А почему не остановился?
— Разминка, — сказал Степан, — вроде утренней гимнастики.
В тот же день отец вызвал Степана к себе в милицию.
— Жуйков, — сказал он, — слушай, Жуйков, в последний раз я тебе говорю — прекрати!
— Это вы об чем, начальник?
— О том же. Прекрати безобразничать.
— Я что, обидел кого? — спросил Степан. — Иль подрался? Или напился?
— Слушай, Жуйков, — сказал отец. — Ты мне ваньку не валяй. Я тебе голову кладу — не уйдешь. Один раз поймал — предупредил, теперь поймаю — срок получишь.
— Так вот вы об чем, — сказал Степан. — Нет, этим не занимаюсь. Бросил. Как обещал… Я себе не враг.
— Нам ты враг, — сказал отец.
Степан повел плечом.
— Это не разговор, начальник. Ты мне не грози. Я советский человек, ты советский человек. Можешь… если что… По закону! А оскорблять не имеешь права.
— Вор ты, Жуйков, — сказал отец. — Бессовестный ворюга. Паразит социализма.
— У меня план — сто двадцать процентов. Я при случае могу и в райком сходить.
— Иди, — сказал отец.
Конечно, никуда Степан не пошел. По-прежнему разъезжал днем на своем «ЗИЛе», а ночью рыбачил на Енисее в одному ему известных местах.
Он возвращался часов в шесть на лодке, заляпанной рыбьей кровью. Он был настолько уверен, что даже не смывал кровь. Прямо с берега направлялся к своей машине и весь день крутил баранку, сжимая ее в пальцах, изрезанных острыми крючками. Мы с Севкой удивлялись его выносливости. Неужели жадность может сделать человека таким сильным?
Мы удивлялись и не любили его, как и все. Однажды вечером мы подкрались к дому на откосе. Было воскресенье. В этот день Степан обычно оставался дома. Мы заглянули в окно. Степан сидел за столом и зевал, глядя на лампу. Больше он ничего не делал, только зевал. И нам вдруг стало страшно. Мы вдруг ощутили, что вокруг совсем пусто, что мы одни и за нашими спинами — темный и холодный овраг. На цыпочках мы отошли от дома. Севка пошарил по земле руками. Он поднял что-то и размахнулся. Гулко грохнуло в крышу. По доскам, шурша, покатились крошки земли. Скрипнула дверь, на крыльце появилась серая тень.
