Тем утром у меня не было никаких предчувствий — ни дурных, ни хороших. Полная пустота. Хотя вообще-то я славлюсь очень крепкой — что называется «рабочей» — интуицией. У меня сосёт в животе к неприятностям и сладко кружится голова к удаче. А как-то раз я ненароком спас жизнь вагонной попутчице, которая, стоя у окна, любовалась проплывающими снаружи видами. Побуждаемый внезапным импульсом (необъяснимым — толстушки не в моём вкусе!), я на ходу с силой ткнул её пальцами под рёбра, заставив сняться с места ровно за секунду до того, как стекло сокрушил крохотный камешек, пущенный каким-то малолетним отморозком. Это со мной часто бывает: я совершаю глупые и на первый взгляд неуместные поступки, которые чуть позже — на поверку — оборачиваются стопроцентным успехом.
Я — выкормыш науки и привык скрупулёзно докапываться до причины каждого явления. Вот и теперь у меня есть по меньшей мере две версии, объясняющие досадный сбой моего сверхчутья. Первая: то, что на меня надвигалось, было одновременно прекрасно и ужасно, вычтем одно из другого, получится ноль. Вторая: каким-то дьявольским образом «членкоры» Института Безопасности научились перехватывать и гасить даже те подспудные, тончайшие сигналы, что наше всеведущее подсознание время от времени посылает неповоротливому бедолаге-уму. Хорошо зная на своей шкуре их (ибээровцев) сноровку, считаю второй вариант куда более вероятным.
Но я отвлёкся.
Итак, в то утро всё было, как обычно. Даже лучше — в кои-то веки у меня нигде ничего не болело, не кололо, не зундело и не дёргало. (Когда тебе под девяносто, каждое пробуждение — лотерея). Как всегда, я покряхтел немного, присел на кровати, пошерудил пятками по пупырчатому массажному коврику — приятно. Влез в тапки, пошкрябал в ванную. Я рассказываю обо всём этом так подробно, чтобы вы поняли, почему я так стормозил пять минут спустя, когда мою скромную комнатушку сотряс, может быть, самый решающий в моей жизни звонок. Он застал меня точнёхонько в тот момент, когда я, по утреннему обыкновению, топтался на розовом кафеле, подставляя своё жилистое тело тёплым ласкающим струям:
— Вззз… тирли-тирли-тирли…
Ничто так меня не бесит, как исподволь вплетающиеся в шум воды обрывки звуков, в которых я никогда не могу вовремя распознать стилизованного Чайковского. Чу! Так и есть. Проклиная себя, теряя мокрые шлёпанцы на ходу, бросился в комнату, к прикроватной тумбочке, с проклятиями зашерудил пальцами по бархатной клавиатуре. Ничего не изменилось, мерзкое пилюканье стало только звонче. Только тут до меня дошло, что это вовсе и не ария Ленского из старой оперы (наименее противный из предложенных 183 вариантов), а самая что ни на есть актуальная продукция поп-певички Ди-Анны. Ах, черт! Не прямая линия, а личный! Кому это я, интересно, понадобился с утра пораньше?..
Схватил трубку, хотел эдаким бодрячком, по новомодной манере, отчеканить свои «атрибуты» — имя-отчество и профессию — да не тут-то было! Голосок-то со сна ещё не прорезался. Получилось только что-то вроде:
— Ээээкхе-кхе-кхееее!..
В такие минуты я всегда вспоминаю студенческие годы. А, точнее, своего дипломного руководителя Петра Михалыча. Любил он, бывало, поднять меня часиков эдак в пол-седьмого — и ещё минут десять измываться: «Чтой-то у вас голосишка-то такой хриплый? Простыли? Ах, я вас разбудил? Такой молодой — и так долго спите? Так всё на свете проспите….» — и тд, и тп. Ехидный был старикан. Крепкой крестьянской закалки. Дипломная страда совпадала у него с дачной, ну, и вы понимаете. Помнится, он даже защиту мою проигнорировал — поспела виктория или как её там. Но я не роптал. Чем меньше научрук лезет в дела дипломника — тем лучше. Если б он ещё не был таким упёртым и не пытался привить мне, коренному москвичу, здоровые сельские привычки, я б, наверное, вообще души в нём не чаял.
Но этот, в трубке, был из другого теста. Не нужны были ему мои атрибуты — он отлично знал их и сам. Очень вежливо, стараясь как можно чётче отделять одну букву от другой, он уточнил: действительно ли меня звать — Анатолий Витальевич Храмов, и вправду ли я — врач-психотерапевт, доктор медицинских наук, дата рождения 5 мая 1964 года?..
Да, всё правильно.
Ещё деликатнее он осведомился: могу ли я прямо сейчас уделить ему несколько минут?
Да, конечно, я мог. Тем более что успел обсохнуть уже и без полотенца. Совсем потеплев, голос в трубке сообщил, что меня «беспокоят» из Института Безопасности России. Да-да, я правильно расслышал — ИБР, И-Б-Р:
— Знаете такую контору?
Да уж знаю поди. Уж не такой я пень замшелый. Хотя, пожалуй, предпочёл бы и не знать. Тем более теперь, когда меня очень кстати предупредили, что разговаривать со мной будет не кто-нибудь, а сам бессменный глава «нашей с вами безопасности» — Игорь Игоревич Кострецкий:
— Думаю, это имя вы слышали не раз.
Слышал. Это уж точно. Весьма тонко и остроумно подмечено. Тут мой ласковый интервьюер попросил меня «обождать две-три минуты» — и врубил романтический джаз, позволив прокашливаться в своё удовольствие хоть до пионерской звонкости.
Честно скажу вам, ребята — я охренел.
