Говорят, что единственный способ продолжить жить дальше — это отпустить. Как будто это легко. Три года воспоминаний, хороших и плохих, невозможно забыть за день. Я знаю это, потому что через пару недель исполнится год, а память о нем все также сильна, как будто он еще здесь. Его сандалии «Сан-Франциско Джайентс» все еще стоят в ванной у раковины, там, где он их оставил. Его запах все еще хранят рубашки, которые я так и не могу надеть даже на ночь. Я чувствую его присутствие. Я еще раз осматриваю дом, удостоверяясь, что ничего больше не осталось, для меня это огромный шаг — продать его.
Я упаковываю последую коробку на кухне, когда слышу звон ключей, а затем звук шагов по деревянном полу. Еще один звук, по которому я буду скучать, когда покину это место.
— Эстель? — раздается ее мелодичный голос.
— На кухне, — я вытираю руки о свои джинсы и направляюсь к ней.
— Привет. Ты много сделала вчера вечером, — говорит она, печально улыбаясь. Глаза ее блестят от непролитых слез, когда она оглядывает почти пустой дом. У нее такие же вьющиеся волосы и выразительные глаза цвета карамели, как у ее сына. Ее вид заставляет мое сердце больно сжиматься.
Я пожимаю плечами и прикусываю щеку изнутри. Изо всех сил держусь, чтобы не заплакать, тем более я уже давно не делала этого. Когда Фелисия тянет ко мне руки, чтобы обнять, я вздыхаю и стараюсь не расклеиться совсем. Я стараюсь быть сильной ради нее и Филиппа. Уайт был их единственным ребенком, и, как бы его потеря не была сложна для меня, я только могу представить себе, что чувствуют они сейчас. Обычно мы не плачем, когда видимся, но продать этот дом — это не просто попрощаться с домом. Это прощание с рождественскими утрами и ужинами на День благодарения. Как будто мы говорим: «Уайт, мы любим тебя, но жизнь продолжается». И так ведь, и есть, и это заставляет меня чувствовать себя виноватой. Жизнь продолжается, но почему без него?
— Все будет в порядке, — говорю я, вытирая мокрые щеки и отстраняясь от нее.
— Так и будет. Уайт не хотел бы, чтобы мы расстраивались из-за дома.
— Нет, он наверняка думал бы, что мы глупые, раз плачем над этими стенами, — говорю я со смешком. Если бы это зависело от Уайта, люди жили бы в палатках и мылись дождевой водой.
— Да, и он бы уже месяца два назад отключил бы электричество, поскольку ты ешь только доставку, — добавляет она.
Мы качаем головами, новые слезы застилают глаза, а смех утихает, и тишина окружает нас.
— Ты уверена, что не хочешь остаться с нами? — спрашивает она меня, пока мы ходим из комнаты в комнату, убеждаясь, что ничего не оставили. Риелтор начнет показывать дом начиная с завтра, и он должен быть в идеальном состоянии для потенциальных покупателей.
— Нет. Виктор очень обидится, если я отвергну его предложение. Он вероятно начнет вспоминать, что я не захотела идти с ним в один колледж, что не люблю одну и ту же с ним футбольную команду, а еще, что я ни разу не стирала его белье в тот год в старшей школе. Думаю, именно поэтому, он так и хочет, чтобы я переехала к нему.
Фелисия, смеясь, пожимает плечами.
— Ну тогда, передавай ему от меня привет и приглашение на ужин в воскресенье. Мы будем рады увидеть его.
— Конечно, — говорю я, замечая его обувь на полу.
— Ты хочешь, чтобы они остались у меня, или заберешь себе?
— Я….. — делаю паузу, чтобы глотнуть воздуха, которого мне так не хватает.
— Ты их возьмешь?
— Не думаю, что смогу оставить их себе, смотреть на них каждый день в новом доме. Я оставила себе все футболки Уайта, а его обувь точно не подойдет мне, она на пять размеров больше моей, но эта была его любимая пара.
Была. Это была его любимая пара. Мой психотерапевт советует говорить о нем в прошедшем времени. Часто, когда я это делаю, меня передергивает. Какое-то время, я просто жила иллюзией, что он просто в длительной командировке. Уайт любил путешествовать в одиночку, поскольку культуры многих стран вдохновляли его на написание картин. Через месяц я поняла и приняла, что он не вернется. Через три, по настоянию своего терапевта, я начала упаковывать его вещи в коробки, чтобы они не служили слишком ярким воспоминанием о нем.