Ляжет спать, ему не спится,
Все Москва во сне то снится,
Хоть бы раз глазком взглянуть,
Да и ноги протянуть.
Дед Пахом не спит все ночи,
Наконец не стало мочи,
И решил раз, поутру:
«Повидаю — и помру»!
Кончив все свои делишки,
Взял Пахом мешок под мышки,
Посмотрел туда, сюда,
Покрестился и… айда.
Шел он лесом, шел полями,
Снег кружился под ногами,
Раздавался ветра свист,
Да катился мерзлый лист;
Голый лес стоял в печали;
Шел Пахом все дале, дале,
Наконец через три дня,
На стального сел коня.
Красный глаз по рельсам тихо
Подкатил и свистнул лихо,
И из ящиков домов,
Сотни глянули голов.
Как то жутко деду стало,
Как машина застучала,
И помчалась по лесам,
Дым взвивая к небесам.
Дед присел на кончик лавки.
Рядом попик в камилавке,
Два подрядчика с Оки,
Из Калуги печники;
Два студента, две девицы,
Да рабочий из столицы,
Разговор о том, о сем:
Как смыкаться с мужиком.
Дед сидел, краюшку кушал,
Головой качал, да слушал,
Да мотал на сивый ус,
В чем от смычки этой вкус.
Ехал долго ли — коротко,
Только вот уж за слободкой,
По Москве со всех концов
Взвыли тысячи гудков.
Здесь и там над корпусами,
Дым взвивается столбами,
И, спеша, рабочий люд
Принимается за труд.
Слез Пахом, идет, дивится:
«Вот так красная столица!»
А в душе поют слова:
«Здравствуй матушка Москва»!
Что ни шаг — дворцы, палаты,
Не чета мужицким хатам,
Вправо, влево, здесь и там
Раздается шум и гам.
«Эх! не даром нас от воли,
Лет под триста, али боле,
Так помещик сберегал:
Вот где пот то наш девал»!
Что ни шаг — стоит извозчик,
За извозчиком — разносчик,
За разносчиком малец,
Тоже, видимо, купец.
По углам сидят «детинки»,
Чистят рыжие ботинки,
Здесь поплюют, там потрут,
Щеткой вверх и вниз лизнут,
Не ботинки, — прямо солнце.
Сзади крик: «Даю червонцы,
Облигации, заем,
Фунты, доллары берем»!
Смотрит дед надвинув брови,
«Ведь, кажись, одной мы крови,
Все мы „братья во Христе“,
А повадки, вишь, не те».
Эти милые ребята,
Продадут родного брата,
Продадут отца и мать,
Лишь бы денег больше взять.
Что ни дом, то магазины,
Всюду звон, ревут машины,
Только чуть разинешь рот,
И капут тебе придет.
Велика Москва, раздольна,
Да шагать-то ноги больно,
Коль пешком по ней пойти —
В целый год не обойти.
Распросивши про дорогу,
Взял трамвай он на подмогу,
Да в вагон попал не в тот,
И нажил себе хлопот.
Соскочить хотел быстрее,
Чтоб в другой попасть скорее,
Спрыгнул дядя на ходу,
Да и влез как раз в беду.
Двое рядом тут стояли,
Головами покачали,
А один сказал в ответ, —
«Нет, совсем не то здесь, дед»: —
«Вишь, по небу жук то мчится,
Это, брат, стальная птица,
Думал, думал весь свой век,
И придумал человек.
И на этакой посуде,
В небесах летают люди,
Каждый может полететь,
Стоит только захотеть».
«Есть тут Общество в столице,
То, что строит эти птицы,
Под названьем „ДОБРОЛЕТ“;
Каждый, кто туда внесет
Рубль за акцию, к примеру,
Может стать акционером,
Или, значит, так сказать,
Совладельцем может стать».
Деда пуще разбирает,
Дальше с ними он шагает…
Вдруг, навстречу длинный ряд,
Стройно движется парад.
«Мы ткачи с душою вольной
С красной фабрики камвольной,
И идем мы в „ДОБРОЛЕТ“,
Передать наш самолет.
На копейку трудовую,
Птицу сделали стальную,
А из птиц из этих вот,
Создадим воздушный флот».
«Те и эти все про птицу,
Быль, тут, или небылица!?»
Трет Пахом в раздумьи нос:
«Где ж ответ то на вопрос»..?
Тут на воле, в чистом поле,
Самолета три, иль боле,
Стройно выстроились в ряд,
И на солнышке блестят.
Подойдя, как можно ближе,
Наш Пахом глазами нижет,
Сбоку, спереди, с хвоста:
«Значит, бают не спроста!»
Смотрит, щупает, дивится —
«Ведь и впрямь стальные птицы,
Да не птицы — чудеса,
Эх! — махнуть бы в небеса!»
Сквозь толпу Пахом пробился,
К председателю добился,
Шапку снял: «Мол, так и так:
Полетать хочу, земляк!..»
— «Ну, так, что-ж, коль есть охота,
Молвил Пред из „ДОБРОЛЕТА“,
Так и быть, уж, полетай,
Да добром нас вспоминай».
Приколол на грудь тут что-то,
Дал билетик для полета;
Все сбылось, как он хотел,
И Пахом наш полетел.
