24 августа 1875 года
Повозка была сколочена из досок, давным-давно посеревших от солнца и ветра. У нее были высокие борта, дощатые козлы и четыре высоких колеса с ржавыми железными ободьями и спицами, на которых кое-где сохранились маленькие пятнышки красной краски. Это была обычная фермерская повозка, пригодная для многих целей, прочная, практичная, без претензий на лоск, если не считать остатков красной краски, напоминающих о некоем давно прошедшем дне, когда у ее хозяина было особенно радостное настроение или прилив оптимизма.
Повозка была похожа на большинство других фермерских повозок в центральных графствах Северной Каролины. Так же заурядно выглядела кряжистая, коротконогая мышастая лошадь, тянувшая ее. Крепкая, сытая, ухоженная и нескладная.
Должно быть, мысль покрасить колесные спицы в красный цвет принадлежала пареньку, который сидел на козлах и правил лошадью. У него было загорелое, обсыпанное веснушками лицо, энергичное и умное, и поразительные глаза — они были такого же чистого ярко-голубого цвета, как небо в солнечный летний день. Казалось, эти глаза смотрят на мир очень прямо, ничего не пропуская, и то, что они видят, им нравится.
Паренька звали Натэниэл Ричардсон, но для большинства знакомых он был просто Нэйт. Ему было восемнадцать лет, и, несмотря на молодость, он являлся признанным главой семейства, которое ехало в повозке.
Его мать сидела на козлах рядом с ним; по другую сторону от нее сидел его брат.
Мэри Ричардсон выглядела намного старше своих сорока четырех лет. Фермерские жены старились быстро, ибо жизнь у них была нелегкая: раннее замужество, частые роды и работа, которой не видно конца. Мэри была небольшого роста, а с возрастом сделалась еще ниже из-за ссутулившейся спины, отчего ее морщинистое лицо воинственно выдвинулось вперед. Однако сейчас, на склоне этого теплого летнего дня, око выражало не столько воинственность, сколько радостное ожидание. Нынче на ней было ее лучшее платье из ноского черного габардина, с белым кружевным воротничком, и надеваемая только по праздникам шляпа из блестящей черной соломки с широкой лентой в рубчик, завязанной бантом один раз на передней части тульи и еще раз — под ее острым подбородком. Время от времени узловатая рука миссис Ричардсон поглаживала колено молодого человека в темном костюме, который сидел подле нее. Это был ее старший сын Гидеон, ее радость и гордость.
Гидеон не замечал ласк матери: он был погружен в свои мысли. Он так глубоко ушел в них, что не слышал даже возбужденного гомона детей у себя за спиной.
Остальная часть семьи Ричардсонов помещалась в кузове повозки, вместе с дорожными сундуками, корзинами и бочонками. У Джошуа Ричардсона, дяди Нэйта и Гидеона, было угрюмое лицо, длинная темная борода с проседью и вместо одной ноги — деревяшка. Его жене Элве было двадцать пять лет, на двадцать пять меньше, чем Джошуа. Пронзительный смех и крики, оглашающие округу, издавали их дети: восьмилетний Майка и четырехлетняя Сюзан. У обоих были льняные волосы, как у матери, и светло-голубые глаза, как у отца. Джош обратил к детям свой холодный, тяжелый взгляд, и они немного присмирели.
Нэйт крикнул, обернувшись через плечо:
— После этого подъема дорога будет идти под гору до самого конца. Мы уже почти приехали.
— Не гони эту бедную старую лошадь под гору слишком шибко, — сказала его мать. — Я не хочу, чтобы от повозки осталась только груда щепок на дороге.
Нэйт рассмеялся.
— Не волнуйся, ма. Начез — это тебе не скаковая лошадь, и гнать его без толку — все равно не побежит. Лучше молись, чтобы он не встал на полдороге и не заснул. Как наш Гидеон, — добавил он, нагибаясь вперед и глядя мимо матери на брата.
— Ш-ш! — прошептала его мать. — Твой брат обдумывает слова проповеди, которые ему предстоит сказать.
Нэйт закусил губу, чтобы спрятать невольную улыбку. Теперь он мог бы и сам произнести все то, что приготовил Гидеон. Тот всю неделю упражнялся, стоя на пне возле сарая.
На вершине холма Нэйт остановил лошадь. Ему хотелось насладиться веющим здесь прохладным ветерком. Вместе с ветром до него долетели едва уловимые звуки музыки, и Нэйт принялся легонько притопывать правой ногой.
Наконец он шлепнул лошадь вожжами.
— Пошел, Начез, пошел! Семья Ричардсонов едет на общее молитвенное собрание!
* * *
Дядя Джош взял на себя разгрузку повозки. Желающих помочь ему было предостаточно, и Нэйт с радостью оставил дело в их руках. На ежегодном молитвенном собрании он мог встретиться с друзьями, которых не видел целый год.
На краю толпы, собравшейся вокруг помоста, где расположился оркестр, Нэйт увидел трех братьев Мартинов.
— Привет, Билли… Джим… Мэтт… Что у вас новенького? — закричал он.
Лишь один из них обернулся.
— Как поживаешь, Нэйт? — бросил Джим, помахав ему рукой, и тут же отвернулся опять.
«Интересно, на что это они там смотрят?» — подумал Нэйт и, подойдя к ним, чтобы посмотреть самому, протиснулся между Джимом и Мэттом.
На скамейке возле помоста сидела самая красивая девушка на свете.
Нэйту было восемнадцать, он был здоров, силен — и давно уже стал мужчиной. Его тело не замедлило отреагировать на девушку и на его собственные мысли; и ему пришлось развернуться и со всех ног кинуться в ближайший сосновый лесок. Хорошо, если никто не заметил продолговатой выпуклости на его штанах. То, что его мужской член имеет свою собственную, независимую от него самого волю — это сущее наказание!
