Кларк Эштон Смит
ИВОВЫЙ ПЕЙЗАЖ
The Willow Landscape(1933)
Картине было более пятисот лет, но время не изменило её красок, лишь тронуло их выдержанной мягкостью древних времён, вобравшей живой цвет минувшего. Она была написана великим художником династии Сун на шёлке тончайшей работы и намотана на валики из чёрного дерева, окантованные серебром. На протяжении двенадцати поколений она считалась одним из драгоценнейших сокровищ предков Ши Ляна. И не меньше дорожил ею и сам Ши Лян, который, как и все его предки, был учёным, поэтом и поклонником искусства и природы. Зачастую, пребывая в весьма мечтательном или медитативном настроении, он разворачивал это полотно и вглядывался в его идиллическое очарование, ощущая себя уходящим в уединение и отдалённость защищённой горами долины. Это отчасти утешало его среди суеты, шума и интриг императорского двора, где он занимал пост, не приносящий ему ни малейших почестей; ибо он был совершенно не расположен к подобным вещам и предпочитал, подобно мудрецам прошлого, философский покой отшельника под сенью листвы.
Эта картина представляла пасторальную сцену в высшей степени совершенной и нереальной красоты. На заднем плане вздымались величественные горы, смутно проглядывавшие сквозь неспешно рассеивавшиеся утренние туманы; на переднем плане бежал маленький ручеёк, искусно притворявшийся бурным потоком, который спускался к безмятежному озеру, пересекаемый на своём пути простым деревенским бамбуковым мостом, более прелестным, чем если бы он был покрыт королевским лаком. Ручей и озеро окружали ивы в нежной весенней зелени, прекраснее и восхитительнее чем всё, что ему когда-либо доводилось лицезреть, кроме как в видениях или воспоминаниях. Несравненно изящные, неописуемо колышущиеся, они были подобны ивам Шу Шаня, даосского рая; и они расстилали свою листву, как склонившаяся женщина расстилает распущенные волосы. И среди них пряталась крошечная хижина; и дева, облачённая в пионово-розовые и белые одеяния пересекала маленький бамбуковый мостик. Но каким-то образом эта картина была большим, чем просто изображение, большим, чем настоящий пейзаж: она обладала очарованием далёких вещей и безнадёжно утраченных мест, к которым много лет тщетно стремилась душа. Несомненно, художник смешал свои краски с божественной радугой грёз или памятью былого и сладким вином долго сдерживаемых слёз ностальгии.
Ши Лян чувствовал, что знал этот пейзаж лучше любого настоящего места. Каждый раз, когда он разглядывал его, то ощущал себя скитальцем, вернувшимся домой. Это стало для него замечательным и уединённым убежищем, где он обрёл надёжное пристанище от утомительности своей жизни. И хотя он имел нрав отшельника, никогда не был женат и не искал женского общества, присутствие пионовой девы на мосту никоим образом не вызывало в нём возражений: более того, её крошечная фигурка, куда более очаровывающая, чем обычные смертные девы, каким-то образом являлась неотъемлемой частью композиции и была не менее важна для её безупречности, чем ручей, ивы, озеро и отдалённые горы с их разорванными завесами тумана. И, казалось, она сопровождала его в мечтаниях и грёзах, когда он представлял себе, как возвращается в маленькую хижину или бродит под нежной листвой.
По правде говоря, Ши Лян нуждался в подобном убежище и таком обществе, какими бы иллюзорными они ни были. Ибо, за исключением своего младшего брата По Луна, юноши шестнадцати лет, он был одинок и не имел живых родственников или друзей; а семейное состояние, оскудевшее за несколько поколений, оставило ему в наследство множество долгов и почти никаких денег или имущества кроме множества бесценных произведений искусства. Жизнь его становилась всё более горестной, угнетающей нездоровьем и бедностью, ибо бо́льшая часть жалования, которое он получал как придворный секретарь, неизбежно уходила на оплату унаследованных долгов; а остатка едва хватало на собственное пропитание и образование брата.
Ши Лян приближался к зрелому возрасту; и его благородная душа предвкушала оплату последнего семейного долга, когда на него обрушилось новое горе. Не по своей вине или ошибке, но лишь кознями завистливого собрата-учёного, Ши Лян внезапно лишился своей должности и остался без средств к существованию. Никакого другого поста ему не предложили; поскольку к увольнению с императорской службы прилагалась и доля незаслуженной опалы. Чтобы добывать предметы первой необходимости и продолжить образование своего брата, Ши Лян теперь был вынужден одну за другой распродавать многие невосполнимые семейные реликвии, старинную резьбу по нефриту и слоновой кости, редкий фарфор и картины из родового собрания. Он делал это с величайшей неохотой, с чувством крайнего стыда и осквернённости, какие мог испытывать только истинный поклонник подобных вещей, и тот, чья истинная сущность была посвящена прошлому и памяти о предках.
Проходили дни и годы, коллекция постепенно истощалась фрагмент за фрагментом; приближалось время, когда обучение По Луна завершится, когда он станет учёным, сведущим во всех классических науках и имеющим право на почётный и выгодный пост. Но увы! фарфоровые и лакированные вещицы, нефриты и слоновая кость уже были распроданы; также закончились и все картины, кроме ивового пейзажа, столь дорогого сердцу Ши Ляна.
