ВОПРОС, который в скрытом виде содержится в заглавии, вызывает у дискутантов, как правило, одну общую констатацию и два принципиально различных прогноза: оптимистический и пессимистический.
Общая констатация состоит в том, что Россия в течение 80 лет (1917–1993 гг.) прошла через два неслыханных потрясения или даже две катастрофы, которые оба раза кончались метафизической (но также вполне физической) смертью сложившегося строя. То есть — собственно России в присущем ей на тот момент историческом обличье Российской Империи или СССР.
Прогноз оптимистический выглядит примерно так: Россия прошла руслом необыкновенных испытаний и, как младенец, закаленный в адской реке Стикс, вышла из этого русла к новой жизни — обновленная, многообещающая, полная неизведанных разбуженных сил. Она наконец-то ступила на торную дорогу человечества и направляется в сторону интенсивного развития и процветания. Таким образом, в результате страданий и жизненных крушений нескольких ушедших или уходящих поколений, приобретена возможность достойной жизни для поколений новых. «Мы дорогой ценой купили себе право сказать: мы не хуже других и достойны не худшей участи», — говорит оптимист.
Прогноз пессимистический звучит иначе. Россия, задействовав догоняющую модель развития, заплатила непомерную цену за то, чтобы в результате сравняться с так называемыми передовыми странами по своим перспективам. Но все дело в том, что эти перспективы носят отчетливо апокалиптический характер. Конец ХХ века показал, что Россия действительно «догнала» Европу в плане общей для белых христианских народов судьбы и вместе со всеми ними встала на последнем рубеже, за которым возможно полное исчезновение североарийской цивилизации. Таким образом, пройдя через двоекратную эпизодическую гибель, Россия «выстрадала», «заслужила» себе лишь право… погибнуть окончательно и даже, быть может, в первоочередном, экспериментальном, так сказать, порядке.
Прежде, чем дать оценку этим прогнозам, необходимо постулировать принципы, на которых строится моя историософия. Договоримся с читателями о терминах, чтобы избежать недоразумений.
ПЕРВОЕ, о чем я обязан предварительно сказать: в методологии я придерживаюсь подходов диалектического и исторического материализма. На мой взгляд, это тот «ребенок», которого сегодня некоторые ретивые мыслители пытаются — совершенно несправедливо — выплеснуть из методологического «корыта» вместе с «водой» научного коммунизма. (О последнем не жалею.) Я не представляю себе способа мышления и доказательств вне правил диалектики и не знаю в человеческой макроистории ничего, не объяснимого с позиций материализма.
Историософы, подобно Бердяеву, трактующие земную историю как отражение истории небесной, находятся вне той традиции, к которой я отношусь. Судьба народов, на мой взгляд, не существует как нечто «должное» и не может тестироваться на соответствие этому трансцедентному «должному». Таким образом, трактовать некие итоги российского развития с точки зрения их соответствия божественному промыслу не представляется для меня возможным. Судить и рядить о промысле Бога — заурядная наглость невежды.
Второе вытекает из первого. Главный вопрос историософии — о субъекте истории — я решаю для себя в традиции истмата. Историю творят не боги, а люди. Именно количеством и качеством людей (во всех стратах общества) определяется ход событий, в том числе мировых. Поэтому ни концепция божественного провидения, которую я отвергаю целиком, ни концепция истории как реализованного заговора (глобального или локального, или цепочки заговоров), которую я принимаю с такими ограничениями, которые ее почти уничтожают, не обладают в моих глазах обаянием Истины.
Первая концепция в принципе неверифицируема (непроверяема) и потому просто не достойна серьезного обсуждения.
Вторая концепция возвращает нас к тезису об определяющей роли человеческого материала, его количественных и качественных характеристик, включая сюда как группы заговорщиков (закулисных руководителей, манипуляторов), так и группы физических деятелей (вольных или невольных исполнителей, манипулируемых). Эта теория интересна, она оперирует богатой фактурой и способна увлечь, но не позволяет вскрыть действительные исторические закономерности и оставляет больше вопросов, чем ответов. Заговор — лишь одна из причин событий, притом наиболее поверхностная. Можно сказать, что в каждый исторический момент в каждом обществе сосуществуют разнонаправленные заговоры, но побеждают и сбываются только те из них, которые исходят из наиболее глубокого понимания объективной действительности и законов общественной жизни, не говоря уж о тех случаях, когда блистательные замыслы срываются из-за дефектного человеческого материала. Таким образом, «социальные инженеры и конструкторы» (если так, для сравнения, назвать заговорщиков) всецело зависят от «социального материала» и «социального сопромата», т. е. объективных свойств общества. Для того, чтобы понять, почему удается именно тот, а не иной заговор, как и для того, чтобы самим сконструировать успешный заговор, мы должны проникнуть в суть тех данностей и законов, на которые он опирается. Ибо именно в них — первичная основа событий. И в первую очередь, необходимо расследовать социологическую картину общества в ее динамике. В этом — ключ.
