Крестовые походы: религиозные идеалы и воинственный дух
В европейской истории найдется не так уж много событий и явлений, давших название целой эпохе. Эллинизм, «великое переселение народов». Ренессанс, Реформация. Этот перечень можно продолжить, но он не будет слишком большим. К числу подобных событий, в значительной мере определивших дальнейшее развитие Европы, несомненно относятся и крестовые походы. Неслучайно некоторые широко известные книги по истории так и озаглавлены, например: Эпоха крестовых походов. Под редакцией Э. Лависса и А. Рамбо. М., 1914 (отдельное издание второго тома их же «Всеобщей истории с IV столетия до нашего времени»). О. А. Добиаш-Роджественская. Эпоха крестовых походов (Запад в крестоносном движении.). Пг., 1918; и др.
Более того: можно с полным основанием утверждать, что в историческом сознании европейцев крестовые походы стали олицетворением всей средневековой эпохи, а не только XI–XIII вв. Само упоминание о средневековье вызывает в памяти многих людей вполне определенные ассоциации — образ рыцаря-крестоносца, одновременно и склонного к религиозной экзальтации, и готового к ратным подвигам. Воинская доблесть рыцарей нередко оборачивалась гибелью не только врагов, «неверных», но и самих «воинов Христа», а то и ни в чем неповинного мирного населения. Этот воинственный дух средневековья лучше других воспел в конце XII века знаменитый провансальский трубадур Бертран де Борн:
«…Здесь гибель ходит по пятам,
Но лучше смерть, чем стыд и срам.
Мне пыл сражения милей
Вина и всех земных плодов.
Вот слышен клич: «Вперед! Смелей!» —
И ржание, и стук подков…»
О неизгладимом впечатлении, которое произвела крестоносная эпопея и на современников, и на последующие поколения, свидетельствует еще одно обстоятельство. Сами выражения «крестовый поход», «рыцарь-крестоносец» и т. п. вошли во многие европейские языки, утратив при этом первоначальный смысл. Об этом писал в одной из своих работ М. А. Заборов, ведущий специалист по данной проблематике в отечественной историографии. (Кстати, подчеркнем, что настоящий очерк в значительной степени опирается на его труды.) Любопытно, однако, то, что трактовка указанных выражений в западной литературе и в литературе, выходившей у нас в советский период, была принципиально различной.
На Западе утвердилось представление о крестовом походе, как о благородном, преследующем высокие, можно сказать, идеальные цели предприятии. Так, например, участником «крестового похода» чувствует себя герой, быть может, лучшего романа Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит колокол», сражающийся на стороне республиканцев в годы гражданской войны в Испании. «Памятник крестоносцу» — так назвал один из своих романов современник Хемингуэя, английский писатель Арчибальд Кронин. Герой Кронина отказывается от устроенной, обеспеченной жизни и умирает в безвестности и нищете, следуя своему высокому призванию художника-новатора. Подобные примеры можно привести не только из художественной литературы. Дуайт Эйзенхауэр, верховный главнокомандующий войсками союзников в Европе в годы Второй мировой войны, а позднее президент США, озаглавил свои мемуары о военных операциях против нацистской Германии «Крестовый поход в Европу».
Прямо противоположную, откровенно негативную окраску имело употребление понятий «крестовый поход» и «крестоносец» в советской публицистике и даже в исследовательской литературе. Своеобразным газетным штампом были в минувшие десятилетия выражения типа «крестовый поход современных мракобесов» (возможные варианты «гонителей культуры», «заокеанских ястребов», «парагвайской военщины» и т. п.) Такая позиция, конечно, не была случайной. Она объясняется прежде всего тем, что участников крестовых походов, особенно поначалу, вдохновляло искреннее и глубокое религиозное чувство, а руководящую роль в крестоносном движении играла католическая церковь, папская курия. Естественно, что в эпоху тотального официального атеизма любое религиозное движение объявлялось «реакционным», а его цели и результаты извращались или по меньшей мере трактовались односторонне.
Впрочем, беспристрастная оценка и объективная характеристика крестоносного движения не была присуща ни историкам предшествующих поколений, ни современникам самых крестовых походов. Вероятно, читателям книги Бернгарда Куглера будет полезно, хотя бы в общих чертах, познакомиться с тем, какими свидетельствами о крестовых походах располагают ученые и как эти свидетельства интерпретировались на протяжении многих веков.
Важнейшими источниками для воссоздания истории походов западноевропейского рыцарства на Восток в XI–XIII вв. служат латинские хроники, авторы которых являлись современниками (а часто и участниками) описываемых ими событий. Имена некоторых из них остались нам не известны (анонимность — типичная черта литературного и художественного творчества средневековой эпохи). Так, «Деяние франков и прочих иерусалимцев» написал, очевидно, итало-норманнский рыцарь, служивший вначале у князя Боэмунда Тарентского (выходцы из Нормандии завоевали в середине XI в. большую часть Южной Италии). Судя по рассказу этого Анонима, позднее он воевал в отряде графа Раймунда Тулузского, а затем — герцога Роберта Нормандского. Его судьба типична для воинов-крестоносцев, часто переходивших от одного сеньора к другому. Среди свидетельств о Первом крестовом походе хроника Анонима выделяется тем, что принадлежит перу светского автора. Ее отличает также полнота и достоверность сведений о событиях 1097–1099 гг. Хотя анонимный автор был, видимо, малообразованным рыцарем, но он предстает в своем сочинении человеком ясного ума, наблюдательным и достаточно точным в изображении батальных сцен и быта крестоносцев.
