Я был единственным ребенком в семье и, сколько себя помню, всегда был сексуально озабочен. Мне было лет шестнадцать, когда я познакомился на пляже Х… с Симоной, девочкой моего возраста. Наши семьи состояли в дальнем родстве, и это ускорило наше сближение. Спустя три дня после знакомства Симона пригласила меня к себе на виллу. Она была одета в чёрный передник с крахмальным воротничком. Я начинал догадываться, что она разделяет мою озабоченность, и в тот день мне показалось, что под передником у неё ничего нет.
На ней были чёрные чулки, натянутые выше колен. Я ещё ни разу не видел её попы (это слово, которым я пользовался в разговоре с Симоной, казалось мне самым красивым и эротичным). И я представлял себе, как, задрав передник, увижу её голую задницу.
В коридоре стояла кошачья тарелка с молоком.
— Тарелка — табурелка! — сказала Симона. — Спорим, я сейчас сяду в неё?
— Спорим, что нет! — ответил я, затаив дыхание.
Было жарко. Симона поставила тарелку на скамеечку, встала передо мной и, пристально глядя мне в глаза, уселась прямо в молоко. Какое-то время я оставался неподвижен, затем кровь зашумела у меня в голове и я затрепетал, а она смотрела, как мой член поднимается под штанами. Я улёгся у её ног. Она не шевелилась; впервые в жизни я видел её «розово-чёрную плоть», купавшуюся в белоснежном молоке. Мы долго оставались неподвижными, зардевшись от возбуждения.
Внезапно она поднялась: молоко стекало по её бёдрам до самых чулок. Она вытиралась у меня на глазах платком, поставив ногу на скамеечку. А я в это время тёрся членом оземь. Мы кончили одновременно, даже не прикоснувшись друг к другу. Но когда вошла мама, я уселся в низкое кресло и, улучив момент, пока девочка лежала в материнских объятиях, незаметно задрал передник и вставил руку между её горячих ягодиц.
Домой я возвращался бегом, чтобы поскорее заняться мастурбацией. На следующий день у меня были круги под глазами. Симона внимательно посмотрела на меня и, положив голову мне на плечо, сказала: «Я не хочу, чтобы ты делал это без меня».
Так между нами завязались столь тесные любовные отношения, что нам необходимо было видеться каждую неделю. Можно сказать, что мы никогда не говорили об этом. Я понимаю, что рядом со мной Симона испытывает не поддающиеся описанию чувства, сходные с моими. Я помню, как один раз мы ехали в автомобиле на большой скорости. И я случайно сбил молодую, красивую велосипедистку, словно перерезав ей колёсами шею. Мы долго смотрели на её труп. Ужас и отчаяние, исходившие от этого отвратительного и в то же время изысканного зрелища, напоминали ощущения, которые мы обычно испытываем, видя друг с друга. Симона проста по натуре. Она высокая и красивая; в её взгляде и голосе нет ни капли безысходности. Но она так падка на вещи, волнующие чувства, что малейшее беспокойство придает её лицу выражение, напоминающее о крови, внезапном страхе и преступлении — обо всём, что постоянно лишает блаженства и не даёт покоя совести. Впервые я увидел эту немую, безграничную судорогу на её лице (которая перешла и на меня) в тот день, когда она уселась попой в тарелку. В такие минуты мы внимательно смотрим друг на друга. Мы успокаиваемся и играем только в краткие мгновения расслабленности, наступающей после оргазма.
Нужно сказать, что мы долгое время не занимались любовью. Но при всякой возможности мы предавались своим играм. Мы не были бесстыдниками, скорее наоборот, хотя какое-то тревожное чувство вынуждало нас пренебрегать своей стыдливостью. Так, Симона, попросив меня не мастурбировать без неё (мы как раз стояли на вершине утёса), сняла с меня штаны, заставила лечь на землю и, задрав подол, уселась мне на живот. Я засунул ей в попу палец, вымазанный спермой. Тогда она подложила голову под мой член и, став коленями мне на плечи, подняла попу, придвинув её к моему лицу, которое я приподнял.
— Ты мог бы написать мне на попу? — спросила она.
— Да, — ответил я, — но моча попадёт на платье и на лицо.
— Ну и что, — заключила она, и я сделал то, о чём она просила, но не успел я помочиться, как обрызгал её снова, на сей раз своей белёсой спермой.
Аромат моря смешивался с запахами мокрого белья, наших голых животов и семени. Мы так и лежали неподвижно в этом положении до самого вечера, как вдруг услышали шелест шагов по траве.
— Не шевелись, — попросила Симона.
Шаги остановились; нам не было видно, кто подошёл, и мы затаили дыхание. Поднятая передо мной попа Симоны была поистине убедительной просьбой: эти узкие и изящные половинки с глубокой ложбинкой были само совершенство. Я даже не сомневался, что незнакомец или незнакомка не устоит перед таким зрелищем и тотчас разденется догола. Снова послышались шаги, переходящие в бег, и вдруг я увидел восхитительную Марсель, самую чистую и трогательную из наших подружек. Наши конечности так затекли, что мы не могли и пальцем пошевелить, и вдруг несчастная девочка повалилась в траву и зарыдала. Только тогда нам удалось встать, и мы набросились на её беззащитное тело. Симона задрала ей юбку, сорвала трусики и с упоением показала мне ещё одну попу, такую же красивую, как у неё. Я страстно целовал её, лаская при этом и попу Симоны, усевшейся на спину чудачке Марсель, которая теперь пыталась спрятать от нас только свои рыдания.
