Андре Обрехд
Исповедь палача
Мы спорим о смертной казни. Отменить или сохранить. Спорят об этом и в других странах. Во Франции, к примеру, эта дискуссия длится уже почти век.
Мы понимаем, что голос, который прозвучит в этой дискуссии, на первый взгляд может показаться как бы и неуместным. Но почему? Отрывок, который вы прочтете, взят из только что вышедшей во Франции книги «Черный дневник» — книги воспоминаний государственного палача А. Обрехта. В рассказах о своей внушающей ужас профессии А. Обрехт говорит именно о том, о чем спорим мы, о своем отношении к смертной казни. О том, что ему отвратительно применение смертной казни к женщинам. О том, что смертная казнь при тиранических режимах ему кажется особенно опасной. И все же он остается ее твердым сторонником.
1907 год, мой дядя Анатоль Дейбле, государственный исполнитель смертных приговоров, пребывал в бездеятельности. С первого дня после избрания в феврале 1906 года Фалльера главой государства президент стал регулярно миловать осужденных на смерть.
Наиболее рьяные сторонники отмены высшей меры Жорес и Бриан потребовали в Палате депутатов расторжения трудового соглашения с палачом, не добившись отмены в законодательном порядке смертной казни. Но тут забеспокоился народ: чем же сдерживать преступников, куда идет Франция?
Толчком для выступлений послужило известие о помиловании Альбера Солейланда.
Зимним утром краснодеревщик Солейланд заглянул к своему другу, рабочему Эрблинжеру, и предложил сводить его дочь, двенадцатилетнюю Марту, на уличное представление.
Восторг девочки, благодарность родителей… В действительности же, воспользовавшись отсутствием своей супруги, Солейланд повел маленькую Марту к себе в дом и попытался ее изнасиловать. Девочка сопротивлялась, и тогда Солейланд ее задушил, разрубил на куски, упаковал их в коробки, которые отнес на железнодорожный вокзал и оставил в камере хранения.
Похороны Марты вылились в народную манифестацию. Более ста тысяч человек провожали гроб маленькой Марты до кладбища.
23 июля 1907 года мадам Солейланд, супруга убийцы, аплодировала смертному приговору своему мужу, признанному медиками вменяемым и потому полностью ответственным за преступление. Каково было удивление, когда уже в сентябре президент Фалльер объявил о помиловании убийцы.
Франция забурлила. Люди выходили на улицы и требовали смерти Солейланда. Газеты разразились гневными статьями в адрес президента. Сам аббат Валадье, известный всей Франции как человек, в свое время провожавший в последний путь приговоренных к казни, не удержался и написал главе государства письмо:
«Ему, как и тем, кто был до него, в темной комнате, где приговоренных облачают в предсмертные одежды, прежде чем вести к гильотине, я бы с полным правом сказал: «Что ж, друг мой, несчастная душа, мужайся до конца. Умирать мучительно, но смерть необходима. Не противься ей, прими ее как должное. По ту сторону гильотины бог протягивает тебе руку. Иди к нему, и пусть искупляющая боль ножа очистит тебя».
И этого чудовищного убийцу, в котором нет ничего человеческого, клянусь Христом, чью божественную сущность вы попираете, священная казнь в один миг превратила бы в брата доброго разбойника, спасенного Христом.
Вот почему я чувствую себя вправе крикнуть вам, господин президент, что вы не в состоянии понять высший смысл казни этого человека. Вы трусливо не желаете проявить твердость».
Через два дня после объявления помилования разъяренная толпа горожан двинулась к Елисейскому дворцу с криками: «Долой Фалльера! В отставку! Смерть Солейланду! На гильотину! Да здравствует Дейбле!»
«Да здравствует Дейбле!» Дело в том, что государственный палач во Франции — знаменитый человек. Спасаясь от журналистов, мой дядюшка вывесил на двери своего дома красноречивый плакат: «Не принимаю никого».
Через два года о дядюшке Анатоле заговорили вновь. За эти два года в стране были вынесены многие и многие десятки смертных приговоров и столько же помилований. Преступники распустились. Общественное спокойствие стало национальной проблемой. Фалльер уже не мог занимать прежнюю позицию. 11 января 1909 года он сдался. В Бетюне перед стенами тюрьмы был приведен в исполнение смертный приговор. Десятки тысяч человек пришли увидеть смерть преступника. Стук падающей головы, обыкновенно отчетливо слышимый в напряженном молчании, был заглушен криками и аплодисментами толпы.
На вокзале в Париже моего дядюшку встречали радостные горожане. Но еще до этого хозяин кафе в Бетюне как реликвию поставил на полку кружку, из которой пил пиво дядюшка Ана-толь… Впрочем, все это я узнал из рассказов мальчишек на улице. В семье у нас было заведено не обсуждать то, что было связано с работой дядюшки.
Первая казнь, на которую взял меня с собой дядюшка, была казнью Ландрю. Тогда впервые я задал себе вопрос, который, уверяю, куда больше, чем судей и присяжных, мучает всякий раз палача: виновен или не виновен? Толпа кричала, горя от нетерпения: «Давай, чего медлить!»
Я помню, что я чувствовал в те минуты. Наверное, мои ощущения не отличались от тех, что испытывают собравшиеся поглазеть на казнь зеваки: во мне было чувство какого-то нездорового любопытства. Я вглядывался в лицо Ландрю, пытаясь по первому впечатлению решить для себя, виновен он или нет.
