Это было в начале третьего тысячелетия по Рождестве Христовом. Я шел по центральной улице своего родного города, Стамбула – известного так же, как Константинополь, – чтобы встретиться с другом в одном вечно многолюдном кафе. Улица под названием Истикляль, что означает «Независимость», как обычно была запружена не только тысячами местных жителей и туристов, но и разнообразными политическими активистами.
Сперва мне встретились коммунисты – в красных рубашках с крупными желтыми буквами, сокращенно обозначающими одну из ветвей «народной партии». Один из них протянул мне листовку о величии и неизбежной победе пролетарской революции. Я вежливо взял листовку, сунул ее в карман и поискал глазами ближайшую урну. Чуть дальше сидела на мостовой группа курдских матерей: они оплакивали своих сыновей, по всей видимости погибших за двадцать лет до того, в результате печально известной своими драконовскими методами «контртеррористической операции».
Пройдя дальше, я увидел еще одну группу активистов, на вид не столь понятную. Один из них, молодой человек с приятной улыбкой, подошел ко мне и вежливо спросил:
– Добрый день, сударь. Скажите, вы когда-нибудь читали Благую весть?
И пока я мямлил что-то вроде «Ну, э-э…», быстро протянул мне книжечку, озаглавленную «Инчиль», то есть по-турецки «евангелие».
«А, понятно», – сказал я себе. Вот мне и довелось увидеть во плоти тех, кого так боятся турецкие ультранационалисты и исламисты, – христианских миссионеров. В то время в прессе ходило немало слухов, что на Западе якобы принято тайное решение «христианизировать» Турцию и таким путем ее покорить. В некоторых газетах писали даже, что миссионеров финансирует ЦРУ, а в Библии, которую они раздают на улице, вложены стодолларовые купюры.
Я перелистал Евангелие, но, увы, ни одной стодолларовой купюры в нем не обнаружил. Однако это был ценный подарок, и я решил его сохранить. Я поблагодарил молодого миссионера (имя свое он мне назвал, но я его не запомнил) и пошел дальше по своим делам.
Вечером, перед сном, я открыл Благую весть и начал читать. Скоро книга по-настоящему меня захватила. В один вечер я с величайшим вниманием прочел все Евангелие от Матфея. В следующую пару недель – весь Новый Завет: евангелие за евангелием, послание за посланием. Большая часть евангельских учений, особенно учения самого Иисуса, поражали меня пылкостью, искренностью, благочестием и преданностью Богу. Мне, мусульманину – а значит, верующему во всеблагого Бога, Бога Авраама, – многое в христианском писании показалось возвышенным и прекрасным.
Не по душе пришлись мне лишь те отрывки, в которых подчеркивалась божественность Иисуса – верование, которое строгое исламское единобожие принять не может и которое, как и следует ожидать, открыто осуждается в Коране. Для моего исламского сознания Иисус как посланец Божий – тема знакомая и привлекательная; но Иисус как Бог – однозначная ересь.
Вот почему в какой-то момент я решил применить такой метод: те отрывки из Нового Завета, что мне больше всего понравились, подчеркивал синим карандашом, а те, что вызывали возражения – красным. Скоро обнаружилось, что больше всего синих строк – в евангелиях, особенно в первых трех, а больше всего красных – в посланиях Павла. «Христология» Павла – термин, узнанный мною позже, – определенно мне не подходила.
Уже ближе к концу Нового Завета я наткнулся еще на одно послание, с новой силой воспламенившее во мне симпатию к этой противоречивой книге.
Этот текст был полон учений, глубоко созвучных моей вере, и, более того, не содержал в себе ничего, что ей бы противоречило. Иными словами, здесь я использовал только синий карандаш, совсем забыв о красном.
Были в этом послании даже отрывки, живо напомнившие мне мое собственное писание – Коран. Я был поражен, например, прочтя в этом каноническом писании такие слова:
Теперь послушайте вы, говорящие: «сегодня или завтра отправимся в такой-то город, и проживем там один год, и будем торговать и получать прибыль»; вы, которые не знаете, что случится завтра: ибо что такое жизнь ваша? пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий. Вместо того, чтобы вам говорить: «если угодно будет Господу и живы будем, то сделаем то или другое», – вы, по своей надменности, тщеславитесь: всякое такое тщеславие есть зло. Итак, кто разумеет делать добро и не делает, тому грех.[2]
Поразился я, потому что отлично помнил очень похожий стих из Корана: «И (никогда) не говори (о совершении) чего-то: “Я это завтра совершу”, при этом не добавив: “Если на то будет Господня воля”»
