Лондон, 1877 г.
Из-за двери гостиницы «Черинг-кросс» раздался мужской смех, сопровождаемый женским хихиканьем. Двери лифта закрылись, и Перри поморщилась. Дальше парочка перешла на шепот, который, к счастью, не представлялось возможным разобрать.
Она постучала. Смех оборвался, а затем мужчина ответил:
— Если это служанка… мы никого не принимаем.
Его дама опять захихикала.
— Гаррет, вытаскивай свой зад из кровати. Это я, Перри.
В номере зашевелились.
— Дай мне минутку.
— О, погоди, любовь моя. Пусть уходят, а ты останешься со мной, — проворковала дамочка, а затем мужчина босиком прошлепал по полу.
— Боюсь, у меня дела, — судя по голосу, он улыбался, и Перри представила, что происходит в номере: Гаррет хватает одежду, подмигивает и рассыпается обещаниями перед миленькой вдовой, за которой он ухаживал.
Такое случалось не впервые. Женщины обожали Гаррета, а он — их.
Перри отступила прочь и выглянула в окно в коридоре, давая им иллюзию личного пространства. А, может, просто не желая слышать слова любви и обещания, которые он, без сомнения, нарушит.
Они с Гарретом были напарниками почти шесть лет после того, как однажды ночью она появилась в Гильдии Ночных ястребов промокшая до нитки, дрожащая и измученная вирусом жажды. Первые несколько месяцев после заражения были ужасными. Перри пыталась управлять собой, а тело медленно менялось, становясь стройнее и быстрее. Ее мучил голод, но не к пище, а к крови.
Дверь распахнулась, и появился Гаррет в полурасстегнутой рубашке и со следом укуса на шее. За ним Перри заметила на постели пухленькую вдовушку, прикрывшуюся простынями. В ведре со льдом стояла, судя по запаху, открытая бутылка шампанского, и под красными занавесками у открытого окна трепетало нечто прозрачное и кружевное. Заметив Перри, дамочка перестала улыбаться и прищурилась. Дверь закрылась, и напарники остались наедине.
— А разве у нас не выходной? — спросил Гаррет, застегивая рубашку и скрывая проклятую метку.
— К сожалению, об этом забыли сообщить преступникам, — ответила Перри, ощутила исходящий от него тошнотворный запах лилий и поморщилась. — От тебя несет, как от борделя.
— И откуда тебе известно, чем пахнет в борделе, миледи Перигрин?
Туше. Как от одной из двух женщин-голубокровных в Лондоне, от Перри требовалось безупречное поведение во всех отношениях. Аристократический Эшелон, правящий городом, постановил, чтобы ритуал проходили лишь мужчины, которых заражали вирусом жажды. В итоге они становились голубокровными.
В Эшелоне опасались, что чувствительная женская натура не справится с всепоглощающими желаниями и сильной жаждой, вызванной вирусом. Перри собиралась доказать обратное. Она пила кровь без свидетелей, приобретая ее за свои деньги на слив-заводах, куда правительство отправляло собранную кровавую дань. Перри вела себя очень благопристойно. Гаррет часто упрекал напарницу в почти пуританстве, что ее слегка задевало.
Однако не всем дано быть такими же легкомысленными, как он.
— Так что случилось такого срочного, чтобы вытащить меня из мягкой постельки? — спросил он, спускаясь по лестнице впереди и на ходу надевая на широкие плечи черную кожаную куртку — униформу Ночных ястребов.
— Прошу прощения. Наверное, следовало подождать еще пять минут — на большее твоего интереса не хватает. Правда же?
— Мой интерес длится дольше пяти минут, — оскорбленно процедил он, а потом оглянулся и дьявольски ухмыльнулся. — Но ненамного, ты права. И не надо выказывать свое пуританское отношение. Перри, ты все работаешь да работаешь, никаких развлечений… Какая ты… зануда.
Наглец!
— Убийство тебя заинтересует?
Он перестал улыбаться, голубые глаза помрачнели.
— Кого убили?
Наверное, мелочно продолжать на него дуться.
— Весьма вероятно, актрису театра «Вейл».
— Весьма вероятно?
— Тело пока не нашли, только… следы крови, как мне доложили. Что бы это ни значило.
***
Теперь, когда средства передвижения улучшились, и на улицах стало безопаснее, театр снова вернулся в город. Брод-стрит в районе Сохо намеревались сделать такой же знаменитой, как Мейфэр, и после некоторого сопротивления эта область постепенно стала обрастать театрами, мюзик-холлами и борделями.
Напарники сошли с омнибуса у паба «Ньюкасл-апон-Тайн», и Гаррет оглядел вымощенные булыжниками улицы. По обе стороны находились закусочные и пабы, хотя здесь можно было насытить не только желудок. В некоторых окнах виднелась вывеска «Даю уроки французского», а кое-где искусство «живых картин» превращалось в нечто более рискованное. По ночам женщины с дурной славой фланировали по городу в укороченных платьях, из-под которых выглядывали нижние юбки. Проведя детство в Ист-энде, Гаррет видел и не такое, хотя предпочитал не вспоминать о прошлом. И все же он сочувствовал проституткам, прячущим отчаяние под фальшивыми улыбками. Разумеется, Гаррет ничего поделать не мог… Но так и не забыл, что его мать тоже вот так вот улыбалась, до самого конца.
— А ты когда-нибудь бывала на театральном представлении? — спросил он Перри, чтобы отвлечься от мрачных дум.
Она выглядела такой же сдержанной и серьезной, как и всегда. Короткие, выкрашенные в черный пряди часто спадали на серые глаза, будто Перри пряталась ото всех, но когда зачесывала волосы назад, то сразу подчеркивала скулы и твердый подбородок. Упрямый подбородок. Он ей очень шел. Только Перри могла настолько вывести Гаррета из себя, что ему хотелось побиться головой о стену.
