Мэри застыла над гробом Дэвида Дювалла. Слезы, удерживаемые из последних сил, нещадно жгли глаза. Почившему претили любые публичные проявления чувств. Эмоциональная и слезливая по своей природе, она решила почтить память деда тихой скорбью. Оставшись наедине с покойником, Мэри в последний раз коснулась дорогого сердцу лица, непривычно холодного, странно припорошенного погребальным гримом.
— Спи спокойно, дедушка.
Старик оставил Мэри Дювалл в щемящем одиночестве. Потеряв обоих родителей и младшего брата в автокатастрофе, она не обрела иммунитета к утратам. Ее новая жизнь балансировала между независимостью и неприкаянностью.
Дурные вести о здоровье деда настигли ее в Париже. Мэри незамедлительно возвратилась в столь нелюбимый ею Коннектикут. Слабеющий дед вознамерился вылепить из взбалмошной внучки достойную преемницу, дав ей хороший стимул. На короткое время…
Онемелыми губами она поцеловала благородный лоб последнего столпа гордого клана Дюваллов, чье сдержанное одобрение она ценила превыше всего. Старик был единственным в некогда большой семье, кто относился к неугомонной малышке Мэри с нежностью. Она знала, что будет скучать по нему больше, чем по кому-либо.
Стук в дверь напомнил Мэри о приближении публичной церемонии прощания. Она посмотрела на часы и поразилась скоротечности времени перед лицом смерти. Стайка родственников, слетевшихся на звон монет, ожидала своей очереди продефилировать мимо гроба в эффектных траурных нарядах.
У Мэри были свои виды на щедрое наследство Дэвида Дювалла. Уважение к деду не позволяло ей размениваться по мелочам. Она планировала учредить трастовый фонд для основания в клинике родного Иствика стационарного отделения послеродовой реабилитации для малоимущих. Она надеялась заняться финансовой поддержкой летнего лагеря для одаренных детей из необеспеченных семей. Мэри всегда с большим трепетом относилась к детскому творчеству. Сказывалось стойкое неприятие близкими ее увлечения живописью. Жизнь в Европе подарила ей первых единомышленников и познакомила со сладкими мгновениями долгожданной славы.
Мэри достала небольшой лист записанных накануне прощальных мыслей, перегнула вдвое и вложила в нагрудный карман дедовского погребального костюма, ближе к навек остановившемуся сердцу. За дверями ее поджидали Ченнинг и Лоретта Морхэд — племянники покойного.
— Я растроган. Твоя скорбь поражает правдоподобием, — съязвил Ченнинг, сопровождая сестру ко гробу.
— Я скорблю не меньше, чем вы, — сохраняя спокойствие, ответила Мэри.
— Не поздно ли, после того, как долгие годы ты только и делала, что доставляла старику одни лишь волнения? — изобразила гнев Лоретта.
Мэри отлично понимала, что парочка настроена спровоцировать скандал, и отделалась сухим ответом:
— Все разногласия мы уладили при его жизни.
— Возможно, тебе удалось одурачить умирающего старика. Но обещаю, что я глаз с тебя не спущу, лицемерка, — грозился Ченнинг Морхэд.
Сколько Мэри его помнила, он всегда был заносчивым истуканом, придавленным бременем своего высокого происхождения. Десятилетняя разница в возрасте изначально развела их пути. Но с его младшей сестрой Лореттой она была по-настоящему дружна, пока однажды подруга, будучи старше всего на два года, не решила, что незатейливые игры с восьмилетней Мэри принижают ее в глазах надменной родни.
— Оставлю вас наедине с усопшим, — поспешила закончить препирательства Мэри Дювалл.
В просторном холле она встретила своих немногочисленных подруг из организационного комитета Клуба дебютанток — золотых девушек Иствика. По доброй традиции, дебютировав в высшем свете штата, они еженедельно собирались, чтобы обсудить самые интересные происшествия в городке и окрестностях. Каждая их них была на пороге помолвки или свадьбы, отчего даже соболезнования из их уст звучали жизнерадостно.
Приписываемые Мэри неблагосклонным окружением неуживчивость и сумасбродство были лишь следствием воинственного непонимания родственников, разочарованных ее самостоятельным выбором стези. Мэри с рождения протестовала против узкой колеи, в которую ее загоняли фамильные традиции. Однако свое право на бунт Мэри оплатила слишком высокой ценой. Сейчас, у гроба деда, она дала себе зарок строить свою жизнь во благо династии, а не в отместку обидчикам, как делала прежде.
Мэри искренне поблагодарила затянутых в черное подруг и убедила себя, что охвативший ее страх перед одиночеством навеян печальной обстановкой похорон.
Парадная дверь открылась, и Мэри повернулась, чтобы встретить новоприбывшего. И замерла, увидев гостя, вынырнувшего из ее путаного прошлого, которое она надеялась похоронить вместе с дедом.
— Кейн? — соскользнуло с ее губ имя лорда Брентвуда, с которым ее связывало больше, чем светское общение, а разъединяло решительное нежелание видеть его вновь.
— Мэри… — глубокий голос заставил ее сердце сжаться.
Прежде Мэри верила, что тайны могут оставаться тайнами до конца времен. Если ее тайна будет раскрыта, это предвещает потерю наследства и уважения. Жажда новой жизни захлебнется в буре, которую поднимет в ее душе этот человек.
