Бесчисленные луны, мир непроницаемой тьмы, рокот, кружение и встряски. И нечастые минуты покоя, когда, прижав лоб к коленям и обхватив голову руками, я думала, прислушивалась, уповала не жить. Но жизнь была тут, подобная прозрачной жемчужине или вращающейся вокруг собственной оси звезде. Я оставалась слепа — глаза мои были прикованы к иному миру, иному бытию, что с каждым днем таяли и ускользали. Краски их блекли, образы расплывались. Я могла лишь удивленно вскрикивать и тихо ронять слезы. Это бессилие памяти меня угнетало, и я сгорала от тоски. Кто я? — вопрошала я Смерть, сидевшую у моих ног. Но она лишь что-то невнятно ворчала, не давая ответа.
Где я? Мне слышались смех и голоса. «Это, несомненно, будет мальчик. Господин, — уверяли они. — Вон как вертится! Настоящий живчик».
Меня не волновало, кем я стану. Бесконечность утомила меня. Я устала надеяться, ждать, быть собой — центром мироздания.
А вот шум ветра успокаивал. И я слушала, как идет дождь. На моем небосклоне, где никогда не вставало солнце, разливалось нежное пение девочки. И этот мягкий, невинный голосок убаюкивал. Моя сестра… Я с болью предвидела, что ее ждут великие горести. Чья-то рука пыталась меня приласкать. Однако нас разделяла стена. Мать, тенью проступающая на краешке моего сознания, известно ли вам, что я — старец, обреченный на плен в вашей утробе?
* * *
В глубинах озера, среди вод цвета сепии я кружила, то поджимая, то распрямляя руки и ноги, отталкиваясь и паря. День ото дня тело мое увеличивалось и тяжелело, не давая свободно дышать. Я хотела быть острием иглы, песчинкой, солнечным бликом в капле воды, а превращалась о вульгарную плоть, гору складок и складочек, пропитанных кровью, в какое-то морское чудовище. Дыхание вод поднимало меня со дна и качало на волнах. Я была в гневе, негодуя на себя и на женщину, что держала меня в темнице, и на Смерть, свою единственную подругу.
Меня ждали. Я слышала, как кто-то говорил, что мальчика назовут Светом. Звуки их приготовлений мешали мне размышлять. Болтали об одежде, о родах, о празднествах, о крепких белокожих и толстых кормилицах. Кто-то запрещал произносить мое имя, боясь, как бы злые духи не овладели мной. Меня ждали, чтобы я продолжила путь с того места, где остановились их судьбы. Мне было жаль этих пылких, заботливых и алчных созданий. Они еще не ведали, что я разрушу их мир, дабы построить собственный. Не знали, что избавление я принесу, используя пламень и лед.
Как-то ночью я содрогнулась. Воды бурлили. Бешеные волны вздымались вокруг меня. Накрытая ими, я боролась со страхом, сосредоточивая разум на дыхании, на приступах боли. Приливная волна швырнула меня в узкий проток. Я скользила меж скал. Все тело обливалось кровью. Кожу обдирало, а голова сплющивалась. Я стискивала кулаки, чтобы не завопить.
Кто-то дернул меня за ноги и шлепнул по ягодицам. И я, вися вниз головой, дала волю слезам. Меня завернули в ткань, кусавшую истерзанную кожу. Но я услышала, как мужской голос с тревогой вопросил: «Мальчик или девочка?»
Никто не ответил. Мужчина схватил меня и попытался сорвать пелены. Его остановил горестный женский стон:
— У вас опять дочь, Господин.
— Ах! — воскликнул он и разрыдался.
* * *
За тем, как я расту, наблюдал десяток женщин. Три кормилицы, сменяя друг друга, утоляли мою жажду. Столь зверский аппетит всех пугал. Я уже могла смеяться. А мои глаза были подобны большим черным жемчужинам. Днем и ночью я разглядывала новый мир, не желая уснуть. Моя необычайная активность встревожила Мать, и она позвала монахов, искусных в изгнании всякой нечисти. Однако справиться с обитавшим во мне демоном не удалось никому.
В конце концов их опасения утомили меня. И, лежа под тончайшей сеткой от мошкары, я стала делать вид, что сплю, дабы меня оставили в покое, если кто-то из женщин пел, раскачивая мою колыбельку, а другая взмахивала веером, изгоняя редких летучих гадов, проникавших в этот мир благовоний. Смежив веки, я устремлялась мыслью за окно.
Царство, где безраздельно правил Отец, делилось на две части: Внешние покои были в полном распоряжении мужчин. Те, кто ведал продовольствием, секретари, счетоводы, повара, рассыльные, слуги, конюхи и стражники сновали там с самого рассвета. Чиновники и воины, получив распоряжения Господина, вскакивали на лошадей и отправлялись в путь. Отряды солдат целыми днями занимались воинским искусством в Боковом дворе. Этот сугубо мужской мир кончался у пурпурных ворот, ибо за ними была Женская половина. За высокой белоснежной стеной обитали сотни женщин: старых, молодых, девочек. Все они носили украшенные цветами высокие прически и нефритовые кольца на шелковых поясах. Шел восьмой год эры под девизом «Воинской Доблести»,[1] мода предписывала выбирать нежные тона ранней весны, поэтому женщины носили платья цвета желтых крокусов, бледно-зеленых листьев нарцисса, нежно-розовых бутонов вишни, солнечного багрянца, отраженного в водах озера. Подметальщицы, служанки, швеи, вышивальщицы, носильщицы, няни, кухарки, воспитательницы, хозяйки работ, приближенные, ведающие одеванием, певицы, танцовщицы — все эти женщины двигались степенно и говорили приглушенными голосами. Вставали они на заре, а купались перед сном с наступлением сумерек. Эти цветы из сада моего Отца расцветали, радуя глаз, но тщетно пытались соперничать красотой с одной-единственной особой.
