I
Стоял апрель 1727 года. Весна в том году началась рано, в воздухе веяло теплом, яркое солнце не сходило с голубого небесного свода.
На улицах мрачного, сырого Петербурга было весело, радостно. К подъезду Зимнего дворца в раззолоченной карете, запряженной четверкой дорогих лошадей, подъехал светлейший князь Александр Данилович Меншиков, фельдмаршал русских войск, «полудержавный властелин», «баловень судьбы счастливой», и гордой, величавой походкой прошел по апартаментам дворца. Находившиеся тут министры, сенаторы и генералы низкими поклонами приветствовали всесильного вельможу, но он едва удостаивал их легким наклонением своей головы.
Рядом с покоем, где находилась больная императрица Екатерина I Алексеевна, Меншикова встретил вице-канцлер Остерман. Этот хитрый вельможа сумел подладиться к Меншикову и выказывал ему свою признательную преданность. Теперь, низко поклонившись Александру Даниловичу, он вкрадчивым голосом проговорил:
– Как вожделенное здравие вашей светлости?
– Как видишь, барон, я здоров и бодр, – ответил ему Меншиков.
– Несказанно радуюсь тому, ваша светлость. А супруга ваша, достоуважаемая Дарья Михайловна, как изволит себя чувствовать?
– Что ей делается, барон?.. А ты лучше скажи, как государыня?
– Ее величество изволила провести ночь в тревожном сне, – тихо и оглядываясь по сторонам, ответил Остерман. – Опять появился бред.
– А с лейб-медиком относительно болезни государыни ты ничего не говорил? Не спрашивал, что за болезнь?
– Спрашивал, ваша светлость, – произнес Остерман и затем осмотрелся кругом, отвел Меншикова в сторону и чуть не шепотом продолжал: – По словам лейб-медика, императрица страдает злокачественной горячкой.
– Горячкой, да еще злокачественной? Ведь от этой болезни умирают, – меняясь в лице, произнес Меншиков.
– Тише, ваша светлость, ради бога, тише!
– Да ведь тут никого нет.
– Ах, ваша светлость, здесь везде есть уши и глаза.
– Я не робок, граф, меня не испугают чужие уши и глаза.
– Вы – верховный вельможа, бояться вам нечего, а я – человек маленький.
– Это ты-то – человек маленький?.. Полно, Андрей Иванович, не глупи… Не пой мне лазаря. Ведь я тебя давно знаю… Я, брат, тебя насквозь вижу. Да ты сам-то ныне видел ли государыню? – меняя разговор, спросил Меншиков.
– Как же, ваша светлость, имел то счастье, – ответил Остерман. – Ее величество изволила сказать мне, что чувствует себя лучше.
– Сегодня, часов в восемь вечера, будь у меня, – сказал Меншиков, направляясь в покой больной императрицы.
А там на роскошном ложе доживала свои дни коронованная императрица великой русской земли, некогда простая мариенбургская полонянка фельдмаршала графа Шереметева Марта Рабе, приемыш пастора Глюка. Государыня лежала с закрытыми глазами; лицо у нее горело; сильный жар, несмотря на все усилия докторов, не оставлял больной.
Рядом с кроватью государыни печально сидела ее любимая камер-фрейлина; глаза молодой девушки были заплаканы. При входе всесильного Меншикова она хотела встать, но тот мановением руки разрешил ей сидеть и тихо спросил:
– Видно, государыня почивает?
– Кажется, ваша светлость.
– Нет… нет… я не сплю, не сплю… Какой сон?.. У меня и ночью нет сна. Кто это пошел? – слабым голосом спросила больная императрица.
– Я… я, ваше величество!
– А… очень рада… сядь ко мне поближе, Александр Данилович. А ты поди, потребуешься – позову, – приказала государыня своей камер-фрейлине и, когда та вышла, указала Меншикову на ее стул: – Садись вот здесь, Александр Данилович. Что, навестить меня пришел?
– Я вам, государыня, здоровья принес.
– Нет, не здоровья мне ждать, а смерти. Я скоро умру.
– Ваша жизнь нужна отечеству, государыня, живите для счастья людей русских, ваших верноподданных.
– Полно, князь… полно!.. одни слова… Кому нужна моя жизнь? Наверно, все ждете, когда я уберусь.
– Что вы говорите, ваше величество! Мы все… вся Русь молим Бога о вашем здравии.
– Хорошо, князь… Спасибо, голубчик! В твою преданность я верю. Но не в том дело… Знаешь ли, князь, какой я видала сон?.. И сон тот правдивый, вещий… Хочешь – расскажу?
– Рад слушать, государыня.
– Расскажу, расскажу… только дай мне немного отдохнуть… Устала я… говорила и устала.
В покое императрицы водворилась тишина. Больная государыня лежала с закрытыми глазами; тяжелые вздохи вырывались из ее высоко подымавшейся груди.
Меншиков, не смея нарушить безмолвие, сидел молча, задумчиво опустив свою властолюбивую голову. Мысли одна за другой туманили его голову.
«Когда не станет государыни, императором будет провозглашен Петр Второй, а я первым стану у его трона. Император – отрок, он не способен управлять таким большим царством, и я стану правителем… Но нужно будет как можно более укрепить свое положение, и для этого есть один путь – породнить государя с моим родом. Кому же и быть, как не мне, самому близкому к трону вельможе, тестем государя? Во что бы то ни стало свою дочь я выдам за Петра и сегодня же испрошу у государыни согласия на это. Я уверен, что согласие последует и дочь моя будет царицею, назло моим завистникам. О, счастливая моя судьба, как ты высоко подняла меня!.. Из простых пирожников я стал всесильным министром… и скоро, скоро стану правителем всего государства… – Меншиков от восторга готов был улыбнуться, но, взглянув на больную императрицу, подумал: – А что, если государыня поправится, выздоровеет? О нет, горячка – болезнь тяжелая, не перенести ей».
