Со дня первой публикации рассказов о Шерлоке Холмсе в «Рождественском альманахе Битон» за 1887 год прошло сто двадцать пять лет; однако как поклонники великого сыщика, так и скептики, похоже, до сих пор не в силах объяснить, в чем кроется непреходящее очарование книг о Холмсе. Они восхищаются или недоумевают, будто рассказы о приключениях Холмса и Ватсона — это нечто вроде старого семафора или пневматической почты, которые все еще служат, хотя им давным-давно пора на свалку. Исследователи холмсианы с переменным успехом пытаются доказать, что все дело в умном и искусно выстроенном сюжете, в жажде приключений, свойственной буржуазии, или в тоске по прошлому (по викторианской эпохе или собственной юности); некоторые рассматривают отношения Холмса и Ватсона в свете аналитической психологии Юнга или гендерной теории. Они не забывают и о том, что сэр Артур Конан Дойл был джентльменом, и это его свойство проявляется в творчестве; и наконец, что сам уровень произведений оказался куда выше требовавшегося. После подобных объяснений — как апологетов, так и критиков — поневоле начинаешь подозревать, что пятьдесят шесть рассказов и четыре короткие повести, составляющие так называемый Канон (термин холмсианцев, речь о которых пойдет ниже), вовсе не заслуживают столь длительного поклонения.
Подобно тому как каббалисты вечно сомневаются, совершенен ли мир, знатоки Конан Дойла всегда подвергали сомнению литературную ценность рассказов о Холмсе — и спрашивать за это нужно с самого автора. Широко известно, что Конан Дойл тяготился сочинениями о великом сыщике и не любил их. В 1893 году в рассказе «Последнее дело Холмса»[2] он — по сути, от отчаяния — пытается убить Холмса (руками профессора Мориарти в Рейхенбахском водопаде). Но уже самая ранняя повесть «Этюд в багровых тонах» страдает от недостатка веры автора в свое творение. Во второй ее части сюжет, забыв о Ватсоне и Холмсе, одиноко блуждает посреди мормонских пустынь Юты, где убийца, которого Холмс поймает в конце концов, потерял свою возлюбленную.
Следующее приключение Холмса, «Знак четырех», открывается главой, где мы встречаем первое из многих замечаний сыщика относительно литературных опусов своего напарника и — хочется добавить — бедствующего молодого доктора Артура Конан Дойла, уцепившегося за такой вид заработка. Я видел вашу повесть, замечает Холмс Ватсону по поводу «Этюда в багровых тонах» и продолжает:
Должен признаться, не могу поздравить вас с успехом. Расследование преступления — точная наука, по крайней мере должно ею быть. И описывать этот вид деятельности надо в строгой, бесстрастной манере. А у вас там сантименты. Это все равно что в рассуждение о пятом постулате Евклида включить пикантную любовную историю[3].
Впрочем, некоторые наверняка посчитают, что пятый постулат Евклида только выиграет от пикантной истории о побеге с любовником… Перед нами типично конандойлевская добродушная насмешка над собой, хотя его лукавое остроумие даже самые пылкие почитатели замечают редко.
Конан Дойл с пренебрежением относится к своим рассказам о Холмсе и замышляет его смерть. Самолюбие писателя оскорблено: он, возможно, второй Вальтер Скотт, обречен — сперва из-за нужды, а затем из-за успеха — писать «легкую» литературу. Тем не менее сочиняет он с улыбкой и, судя по всему, смеется в первую очередь над самим собой, как и в приведенном выше фрагменте.
Подобно многим другим, Конан Дойл пишет ради денег. Успех для него — творческое поражение, ведь огромными гонорарами и всемирной известностью он обязан рассказам, которые считает недостойными своего таланта. Произведения, которые он ценит выше, приносят куда меньше признания и денег. В то же время сэр Артур, щедрый филантроп и сумасброд, склонен к мотовству и вдобавок должен содержать столько детей, что деньги едва ли задерживаются в доме надолго. Редкий писатель стал бы так самозабвенно трудиться ради заработка, как Конан Дойл, из-под пера которого раз за разом выходили очередные захватывающие приключения Холмса. То, что многочисленные результаты этой откровенной литературной поденщины выдержали проверку временем, свидетельствует, на мой взгляд, не только о художественном даре писателя, его таланте рассказчика и магии дуэта Холмс—
Ватсон, но и о том, сколь важен стимул к творчеству — пусть этот стимул осмеивают, презирают и отрицают, — то есть возможность заработать одной лишь силой воображения.
Заговоры, предательство и обман, ложные имена, тщательно скрываемые прегрешения, зло под маской добра, «безумная» на чердаке[4], тайная жизнь Лондона — все это знакомые мотивы викторианской беллетристики, описывающей, как за блеклым кирпичным фасадом мира прячутся и грехи, и чудеса.
Викторианская манера во всем видеть две стороны, распознавать скрытые грехи и тайные страсти в жизни обычного человека достигла вершины в «детективных» историях Зигмунда Фрейда и актуальна по сей день. Легко поддаться соблазну и прочесть саму биографию Конан Дойла как такую же историю, в которой успех родился из постыдной неудачи, за супружеской верностью скрываются увлечения на стороне, а за маской здорового научного позитивизма прячется наивная доверчивость.
