— Я смотрел его глазами, я слушал его ушами и говорю вам: он тот, кто нам нужен. Настолько близок к идеалу, насколько это вообще возможно.
— Ты говорил это и о его брате.
— Брата использовать невозможно. По причинам, не имеющим ничего общего со способностями.
— То же самое с его сестрой. Да и он вызывает сомнения. Слишком податлив. Слишком охотно подчиняется воле других людей.
— Если только эти люди — не враги.
— Так что нам делать? Следить, чтобы его все время окружали враги?
— Если потребуется.
— Кажется, ты говорил, что тебе нравится этот парень?
— Если он попадет в лапы жукеров… По сравнению с ними я просто любящий дядюшка.
— Ладно. В конце концов, мы спасем мир. Бери его.
Женщина-наблюдатель мило улыбнулась, взъерошила ему волосы и сказала:
— Эндрю, я думаю, тебе смертельно надоел этот жуткий монитор. Так вот, у меня хорошие новости. Сегодня ты с ним расстанешься. Мы просто вытащим его. Это не больно, ни капельки.
Эндер[1] кивнул. Это была ложь, конечно, про «ни капельки». Поскольку взрослые врали так всякий раз, когда собирались сделать ему по-настоящему больно, он нисколько не сомневался в том, что будет. Иногда ложь говорила больше, чем правда.
— Так что ты, Эндер, просто подойди и сядь вот сюда, на стол для осмотра. Доктор выйдет к тебе через минуту.
Нет монитора. Эндер попробовал представить, что на его шее нет маленького записывающего устройства.
«Я смогу кувыркаться на кровати, и он не будет давить. Я не почувствую, как он щекочет и нагревается, когда буду принимать душ.
И Питер перестанет ненавидеть меня. Приду домой, покажу ему, что монитора нет, и он увидит, что я тоже не прошел и опять стал обыкновенным мальчиком, совсем как он. И тогда все будет не так плохо. Он простит мне, что я носил свой монитор на целый год дольше его. И мы станем…
Наверное, не друзьями, нет. Питер слишком опасен, он так легко сердится. Но братьями. Не врагами, не друзьями — братьями. И сможем жить в одном доме. Он не будет ненавидеть меня, а просто оставит в покое. И когда он захочет играть в жукеров и астронавтов, может быть, мне не придется играть с ним, а просто я смогу уйти куда-нибудь читать книжку».
Но Эндер знал, что Питер все равно не оставит его в покое. Было что-то в глазах Питера, когда на него находило это сумасшедшее настроение… И, вспоминая этот взгляд, этот блеск, Эндер знал: единственное, чего Питер не сделает, так это не оставит его в покое. «Я учусь играть на пианино, Эндер. Пойдем, будешь переворачивать мне страницы. A-а, мальчик с монитором слишком занят, чтобы помочь своему брату? Он что, слишком умный? Нет, нет. Я не хочу твоей помощи. Я прекрасно справлюсь сам, ты, маленький ублюдок, ты, маленький Третий».
— Это недолго, Эндрю, — сказал доктор.
Эндер кивнул.
— Его сделали так, чтобы можно было снимать. Не калеча, не внося инфекцию. Но будет щекотно, и некоторые люди говорят, что у них бывает такое чувство, будто что-то пропало. Ты все ищешь что-то, очень хочешь найти, но не можешь и уже не помнишь даже, что потерял. Так я скажу тебе: ты ищешь монитор. И его уже нет. А через несколько дней это чувство пройдет.
Доктор выкручивал что-то на затылке Эндера. И вдруг боль, как раскаленная игла, пронзила его от шеи до паха. Эндер почувствовал, как судорога сводит спину, как тело резко выгибается назад, — и ударился головой о стол. Он чувствовал, что ноги его бьются в воздухе, а руки сцеплены и до боли выкручивают друг друга.
— Диди! — позвал доктор. — Ты мне нужна!
Задыхаясь, вбежала сестра.
— Нужно как-то расслабить мышцы. Ко мне, быстро! Да чего же ты ждешь!
Они что-то делали — Эндер не видел что. Он рванулся в сторону и свалился со стола.
— Ловите! — крикнула сестра.
— Ты только удержи его…
— Держите его сами, доктор, он слишком силен…
— Да не сразу! У него же сердце остановится!
Эндер ощутил, как в шею, чуть выше воротника рубашки, вошла игла. Лекарство жгло, но всюду, куда доходил этот огонь, сведенные мышцы постепенно расслаблялись. Теперь он мог заплакать от боли и страха.
— Эндрю, ты в порядке? — спросила сестра.
Эндрю не мог говорить и не помнил, как это делается. Его снова положили на стол, проверяли пульс, делали еще что-то — он ничего не понимал. Руки доктора тряслись. Когда он заговорил, его голос тоже дрожал.
— Они заставляют ребенка носить эту штуку три года — так чего они ждут? Мы могли просто выключить его, ты понимаешь? Просто выключить. Навсегда отсоединить его мозг.
— Сколько будет действовать наркотик? — спросила сестра.
— Мальчик должен лежать здесь по меньшей мере час. Смотри за ним. Если через пятнадцать минут он все еще не сможет говорить, позовешь меня. Мы ведь на самом деле могли отключить его. Я не жукер, я не могу предусмотреть все.
* * *
Он вернулся в класс к мисс Пэмфри за пятнадцать минут до звонка с урока. Он все еще не очень твердо держался на ногах.
— Ты хорошо себя чувствуешь, Эндрю? — спросила мисс Пэмфри.
Он кивнул.
— Тебе было плохо?
Он покачал головой.
— Выглядишь ты неважно.
— Я в порядке.
— Тебе лучше сесть, Эндрю.
