Кэрол Карр
Думаете, это у вас неприятности?
Сказать по правде, в прежние времена мы приходили бы в себя целую неделю. Моя, с позволения сказать, дочь выходит замуж, а он не только что не еврей, он даже не человек.
— Папа, — это она говорит мне спустя две секунды после того, как я отказался разговаривать с ней до конца дней своих, — ты сразу полюбишь его, едва познакомишься ближе, обещаю тебе.
И что я могу ей ответить? Только чистую правду, как поступал всегда: едва я познакомлюсь с ним ближе, меня вывернет наизнанку. От одного вида марсиан меня тошнит.
Но с этой девчонкой приходится обращаться в шелковых перчатках, как и с ее матерью. Я просто говорю ей то, что чувствую, прямо и от всего сердца, а ее лицо тут же превращается в печеное яблоко, и хлынувшие из расщелин воды Атлантического океана превращают в грязь ее косметику. Такой я и вспоминаю ее через шесть месяцев — стоит передо мной с мокрым от слез лицом и вынуждает меня чувствовать себя чудовищем (это меня-то!), когда на самом деле им является ее так называемый муж.
Потом она отправляется к нему — жить вместе с ним (в Нью-Горизонт-Виллидж, Крэг-Сити, Марс), а я все пытаюсь сказать себе: не мое это дело — ну как бы это правильно сформулировать — разбираться с ним лично; если моя дочь в состоянии терпеть такого мужа, то чего жаловаться мне? Не то чтобы мне нужен был зять, способный продолжить мое дело; мой бизнес будет процветать и без всякого моего присутствия. Только радоваться нечему.
Сэди не оставляет меня ни на минуту. Она называет меня злодеем, не способным ни на что доброе, человеком с каменным сердцем.
— Гектор, где твоя голова? — спрашивает она, оставив наконец в покое мои чувства. И что я могу ей ответить? Я только что потерял дочь, как же мне теперь думать еще и о голове. Я молчу, как могила. Мне в рот ничего не лезет. Я пуст… выжат досуха. Словно бы жду какого-нибудь события, только не знаю какого. Я сижу в кресле, которое нежит меня, как цветок пчелку, и укачивает под электронные ритмы, когда меня клонит в сон, но как уснуть в такое время? Я смотрю на жену, а кого вижу? Леди Макбет! Однажды я услышал, как Сэди насвистывает, орудуя кнопками на кухне, и пригвоздил ее к месту взглядом, подобным сосульке, обмазанной мышьяком.
— И чему ты так радуешься? Представляешь себе внука с двенадцатью пальчиками на каждой ножке?
Жена даже не вздрогнула. Железная женщина.
Когда я закрываю глаза, что случается нечасто, то вижу нашу дочь — еще четырнадцатилетней, уже веснушчатой, но пока без этого выражения лица. Я вижу, как она подходит к Сэди и спрашивает о том, как ей жить дальше, ведь она скоро станет взрослой. И моя драгоценная супруга, спутница моей жизни, отвечает дочке: «Только не выходи за урода. Чтобы найти себе хорошую пару здесь, на Земле, нужно быть красавицей, но на Марсе на лицо не смотрят». — «Как хорошо, что я могу положиться на тебя, мамочка», — отвечает дочка, приступает к действиям и выходит замуж за ходячее растение.
И так — невозможно подумать — проходит месяц за месяцем. Я теряю двадцать фунтов, душевное спокойствие, три зуба, чувствую, что вот-вот потеряю Сэди, когда однажды — динь-динь — звонят в дверь, и мне вручают письмо от моей дочери. Я беру конверт за уголок двумя пальцами и несу на кухню жене, которая готовит соус, зная, что я все равно к нему сегодня не прикоснусь.
— Письмо от одной из твоих родственниц.
— Ох-ох-ох. — Жена хватает его, продолжая взбивать сливочно-томатно-мясной экстракт. Откуда тут взяться аппетиту?
— Вручаю тебе это письмо при одном только условии, — проговорил я, прежде чем отдать конверт в ее дрожащие руки. — Ты унесешь эту бумажку в спальню и прочтешь там, не открывая рта. Я ничего не хочу знать. Если, не дай Бог, она умерла, пошлю открытку с соболезнованиями.
У Сэди очень выразительное лицо, только у всех ее мин есть одна общая черта: они желают мне несчастий и в настоящем, и в будущем.
Но когда она отправляется читать письмо, я вдруг обнаруживаю, что мне нечем заняться. Журналы я уже просмотрел. Завтрак склевал (как птичка). Одет и могу выйти из дома, но снаружи нет ничего заслуживающего внимания. Словом, мне не по себе… Я нервничаю, понимая, что наговорил много лишнего, и, возможно, письмо принесло мне весть о том, что пора платить за собственную болтливость. Быть может, она заболела там. И вообще, Бог знает, что они там едят, какую воду пьют и с кем имеют дело. Не желая более думать об этом, я возвращаюсь в кресло и переключаю его на массаж… Проходит совсем немного времени, и я погружаюсь в тревожный сон.
Вокруг меня песок, я сижу у младенческой колыбели и качаю на колене кенгуру в пеленках. Он пускает пузыри, зовет меня «деда»… и я не знаю, как поступить. Не хочется обижать дитя, но всяким кенгуру я не дедушка и не желаю иметь с ними ничего общего. Я просто хочу домой, в кресло. Я вынимаю монетку из кармана и опускаю в кошелек. В кошельке полно крошечных мошек, жалящих мои пальцы. Просыпаюсь я в холодном поту.
— Сэди! Ты еще читаешь или уже переставляешь предложения? Принеси письмо сюда, чтобы я мог увидеть, что ей нужно. Если развод, я знаю подходящего адвоката.
