Из записок Андрея Новикова.
«Ретроспективы»
Cвои действия мы заранее спланировали, как на командно-штабных учениях, проиграв все варианты предстоящего сражения. Благо опыт работы в Сети у нас был уже довольно солидный. Причем в разных ситуациях, и вынужденный, и благоприобретенный.
Поэтому даже никаких особенных усилий не потребовалось. Совсем короткая совместная медитация в абсолютно пустой комнате, где на полу лежали четыре тростниковых татами, а в нише-токонома стоял в кувшине букет из засохших бессмертников и над ним — лист пергамента с японскими иероглифами, тибетскими письменами и арабскими закорючками, которые из вежливости принято называть «вязью».
Это тоже придумал Удолин. Нам с Шульгиным таких дополнительных средств для активизации подсознания не требовалось. Но если человек считает, что нужно, — пусть так и будет.
На этот раз найти Удолина не составило особого труда.
Профессор по-прежнему, как будто и не было в его недавней биографии разных бурных событий, увлекался исследованием древних эзотерических рукописей султанской библиотеки и некоторых хранилищ, в коих обнаружились порядочные фонды пресловутой Александрийской. Это ведь не в новейшие времена придуманная технология — сначала украсть все, что успеешь, а потом списать на других воров, стихийное бедствие или «неизбежную на море случайность».
Во времена позднего эллинизма и раннего Халифата тоже достаточно было библиофилов, которые, пользуясь неудовлетворительной постановкой учета и отчетности, не одну сотню лет потомственно перли все, что представляло художественный или финансовый интерес. Что-то оставляли себе, что-то загоняли на черных рынках Иерусалима, Рима, Константинополя или где там еще находились ценители раритетов, а когда ревизия стала неминуемой, библиотека, как «Воронья слободка»[1], запылала, подожженная сразу с четырех концов.
Одним словом, материалов для научных занятий у Константина Васильевича хватало. Параллельно, утоляя непреодолимую страсть к публичности и многословию, он почти непрерывно гастролировал между четырьмя главными российскими и полудюжиной европейских университетов, где читал скандальные, но собирающие полные аудитории лекции по нескольким взаимоисключающим дисциплинам.
Это удовлетворяло ненасытную жажду славы и приносило неслыханные гонорары.
Неизбежные же запои он столь мастерски регулировал скользящим графиком, соотнесенным с планом гастролей, студенческими каникулами и прочими сложноучитываемыми факторами, что фактически его можно было считать скорее изощренным трезвенником, с некоей тайной целью прикидывающимся пьяницей, чем полноценным алкоголиком.
Разыскать его удалось в древней Саламанке, и для чистоты эксперимента я доставил его легким самолетом через Стамбул и Сухуми на уединенную и близкую к звездам дачу недалеко от Архыза[2].
Когда мы расположились на веранде сложенного из дикого местного камня дома, повисшей над многосотметровым обрывом, Шульгин изложил результаты своих последних наблюдений и созревшие предложения.
Далеко внизу, по ту сторону бурной речки, светились редкие огни карачаевского аула, вдоль плато тянул знобящий ветерок, и очень к месту пришлись наброшенные на плечи белые, тончайшей выделки «ханские» бурки.
У мангала трудился лучший во всем горном Карачае шашлычник, присланный наследственным владетелем этих мест князем Курманом Кипкеевым в знак уважения к «большим людям». Сам же он ждал нас в своем дворце в Хасауте завтра.
Запахи стояли умопомрачительные. На всякий случай я заглянул в загородку, чтобы проверить, действительно ли в дело пущен настоящий черный барашек, или, как шестьдесят лет спустя, местные жители для русских лохов красят обычных, грязновато-серых, черной гуашью. Нет, тут все было без обмана.
Вино, конечно, на столах стояло грузинское, из-за недалеких перевалов, и хорошее до чрезвычайности. Ничего другого на стол ставить было нельзя, чтобы уважаемый профессор раньше времени не выскочил в зону неуправляемости. А так поговорили очень хорошо. Издалека подходя к теме, Шульгин вызвал у собеседников (вернее, собеседника, поскольку меня готовить не требовалось) должный настрой.
Астрал, мол, дело давно привычное, и ничего плохого и опасного, кроме научного и развлекательного интереса, он пока не приносил. И вот сейчас возникла еще одна тема. Сложная, скрывать не буду, подчеркнул Александр, но и результат обещает быть не только общеполезным, но и до чрезвычайности познавательным для вас, Константин Васильевич. Потому что, по некоторым данным, в возникшей сопредельной реальности проводятся эксперименты по организации собственного канала нам навстречу. Вроде бы как оттуда кто-то «долбит стенку», но она не «крошится», а «прогибается», и в месте приложения усилий образуется «нейтральная зона» с непонятными свойствами.
То есть, если установка Левашова в свое время проткнула пространство-время, как шпага — соломенное чучело, устройство наших «соседей» работает как таран, бьющий в резиновую преграду. Даже не в резиновую, а скорее в свинцовую, потому что «остаточная деформация» очень велика.
