Кажется, будто в горле у тебя что-то вроде колодца.
Колодезный ствол идёт от кадыка до детородного члена, а рукоять ворота торчит из-под уха. Обычно она неподвижна, но иногда начинает покручиваться, вначале слабо, потом сильней и сильнее, словно от подреберья кверху кто-то тяжко, натужно вытягивает ведро с частицей твоей души.
Это неприятное чувство.
Ксе научился любить его.
Оно было свидетельством умения и силы, знаком признания, который в обманную не получить. Будь Ксе чуть менее искушён в своём ремесле, думал бы что-нибудь красивое насчёт материнской ласки. Вроде так: ты живёшь, беря у родителей в долг. Приходишь, и тебе уделяют, отечески, матерински, но будь готов к тому, что однажды с просьбой обратятся к тебе… Неумелого, слабого, неопытного — не просят, и потому, если не растут мастерство и сила, растёт долг. Однажды он становится таким, что вернуть его можно только одним способом.
Тогда шаман уходит подальше в лес и роет себе могилу.
Ксе был умелым шаманом.
Его просили.
И потому, что он был умным шаманом, он знал, что Матьземля не испытывает ни нежности, ни печали, никаких чувств, называемых материнскими; дочеловеческое стихийное божество, она началась с первых живых клеток в Мировом океане и много старше материнского инстинкта как такового. Что-то вроде разума у неё есть, это верно, но его не стоит переоценивать. Это разум протоплазмы. Ксе был опытным шаманом и знал, что оскорбиться по поводу его мнения о ней Матьземля тоже не может.
А ещё он был сильным. Его просили не раз.
То, что случается после, всегда одинаково: в первый миг Ксе понял всё. Обычное состояние, когда только вошёл в контакт со стихией — у неё-то ведь, у стихии, нет нерешённых вопросов и проблем тоже нет. Проблемы появляются у тебя, когда начинаешь адаптировать протомысль богини для маленькой человеческой логики. Это само по себе непросто; учитывая же, что понятие «сообщить заранее» Земле незнакомо, и решительные действия требуются от тебя прямо сейчас… причём безошибочные действия… как раз тогда, когда понял, наконец, что ни копья тут не понял и хорошо, если через неделю поймёшь.
…Ксе продолжал идти куда шёл, только замедлил шаг. В конце концов, он пеший. Она может повести его в любую нужную сторону. Находись он, скажем, в поезде дальнего следования, или, не приведи боги, в самолёте — вот тогда у него действительно были бы проблемы.
Переулок, сколько хватало взгляда, пустовал. Взгляда хватало ненамного, потому что шагах в двадцати от Ксе улочка загибалась. Дома по обе стороны стояли впритык и на первый взгляд казались нежилыми, как многие старые здания в центрах мегаполисов. Холодное солнце едва заглядывало в узкое выгнутое ущелье, слабо поблёскивали стёкла припаркованных машин. Шум автострады доносился из-за строений, слитный и приглушённый.
Матьземле нет дела до городов. Все эти стены созданы из неё: и стекло, и бетон, и сталь. Каждый камень, упавший с небес, становится ею. Асфальт — ровно такая же её часть, как степной чернозём и песок пустыни.
Ксе шёл себе к букинистическому и пытался разобраться в мыслях Земли.
Она была довольна. Или недовольна. Неспокойна. Встревоженное сознание стихии подымалось вокруг незримым туманом, колыхалось и опадало, но Ксе не мог определить вектора тревоги. Чего от него хотели? Зачем обращались к настолько тонкому и неудобному инструменту, как человек?
Этот вопрос — всегда первый на пути к разгадке.
Ксе только собрался обдумать его, когда дошёл до угла и рассеянно оглядел вторую половину улочки. До магазина оставалось ходьбы минут пять, если совсем не торопясь…
Богиня вскрикнула.
Шаман был её инструментом, её псевдоподией, с помощью которой Матьземля пыталась проникнуть в слишком маленький и стремительный для неё мир. Сейчас она видела шаманом — и увидела.
Надо сказать, что Ксе это не помогло.
Ехала навстречу машина, старенькая «копейка», медленно: одностороннее движение, да ещё угол впереди. За рулём сидел добродушного вида толстый усач. Слева, по солнечной стороне улицы, почти растворяясь в неожиданной силе света и бликах зеркальной витрины, шла старушка с допотопной авоськой. Справа, в тени — девушка в длинной монашеской юбке.
Немилосердно крутанула древняя сила рукоять ворота, и, вызывая тошноту и помрачение взгляда, взлетело по грудине Ксе к горлу воображаемое ведро с душой.
Он не остановился, хотя желание постоять спокойно и за что-нибудь подержаться нарастало с каждой секундой. Скрылась за углом машина, унесла бабка молочные пакеты; шаман шёл, тени выскальзывали из-под ног, взлетали, рушились волнами. Неботец проливал свет, сплетаясь со своей шакти в вечном объятии. Сознание богини напоминало нутро грозовой тучи.
«Дура, — подумал шаман устало и ласково, как о собаке. — Ну скажи хоть, что тебе надо-то…»
Она только указывала.
Не оставалось сомнений — вот эта, именно эта ссутуленная фигура, бредущая по кривому проулку, заставляла Матьземлю содрогаться в тревоге; но Ксе в упор не мог понять, чего богиня хотела от него. Точечной аннигиляции, что ли? Уж кому-кому, а Матьземле, той стихии, которая всегда могла позвать человека к себе, другие устранители не требовались. Да и не желала богиня уничтожения препоны: это простое желание, Ксе понял бы его…
