— Ни стыда у тебя, ни совести, — сказал отец. Ругался он редко, вышло — как топором отрубил, и у Гюды в сердце что-то оборвалось. — Яйцо нахлобучила и рада? Где это видано, чтобы девица летала по небу?
Гюда подвигала шлем на голове. Толстый, будто тыквенная корка, с мягкой подкладкой, с заостренным темечком. Не такой фасонистый, как тот, что носит Карл Седерстрём, Летающий Барон, зато надежный, защитит голову в случае чего.
— Летают, батюшка, — ответила она спокойным голосом. — В Америке и в Англии есть авиатриссы, про них и в газетах пишут.
— В газетах. — Отец яростно засвистел пустой трубкой. — В них не то еще пишут. А я тебе скажу: не бывало такого, чтобы девица из Энарсонов жила в доме с авиатриссами. Авиатриссы… слово-то какое французское, у нас они проще называются.
Гюда тоже засопела, набычилась — острой верхушкой шлема вперед, как будто забодать собралась родного отца. Норовом они могли бы помериться.
— Те женщины, батюшка, называются метрессы, вы спутали. Авиатрисса — женщина-авиатор.
— Женщина! — отец ударил кулаками по коленям. — Авиатор! Соплюха! Слишком нарядная стала, чтобы молоть зерно, а?
Гюда с достоинством промолчала. Только щекам стало горячо.
— Да что ты понимаешь в этих штучках-дрючках?!
— Уж побольше тебя!
Не хотела грубить отцу, само вылетело. Так правда же.
* * *
У нее и в мыслях ничего подобного не было, когда матушка вдруг сказала, что в воскресенье они с тетушкой управятся на постоялом дворе сами, а Гюда, малышня и отец могут вместе с людьми пойти в Какнес (так она до сих пор называла Гардет) смотреть полет аэроплана. Гюда не очень-то и хотела, летящий аэроплан она уже видела один раз, и вообще все эти автомобили, поезда и пароходы не особо ей нравились. Девушка поумнее Гюды догадалась бы, в чем тут суть, когда матушка дважды повторила, что Нильс, внук ее троюродного брата, тот, что состоит при кавалерийских конюшнях, все там до тонкости знает, видел все полеты, и чтобы они непременно его нашли, он им все покажет. Можно подумать, хитрая наука — отыскать в небе аэроплан!.. Или хотя бы тогда, когда матушка велела ей надеть свежую рубаху, торжественно распахнула сундук, выложила на лавку новенький черный лиф и почти новую полосатую юбку, а тетушка достала из шкатулки свое ненаглядное золотое ожерелье, что помнило чуть ли не первых людей на берегу пролива и приносило удачу. Нет, Гюда не поняла. Только расцеловала матушку и тетушку за то, что они ее так любят. А вышло — на прощание.
Отправились, как только люди вернулись из церкви. Чтобы не бить ноги зря, поехали в пролетке, которая везла жену и дочек Хансена, местного богача. Отец хотел на телегу, Гюда отговорила: Хансениха с девочками точно едут смотреть полет, а телега свернет на рынок, это раз, а два — у пролетки рессоры. Или он хочет, чтобы Хильдур опять вырвало, а мальчишки набили шишек?
Городские господа в сюртуках и шляпах, из тех, что «изучают народные верования и суеверия», спорят, какого роста томте: три фута, или три дюйма, или всего один дюйм. Спор этот пустой. Иногда нужно быть больше, иначе как управиться с лошадью и коровой? Иногда нужно быть меньше, иначе как починить маслобойку или достать из мышиной норы ложку, которую запихал туда хозяйкин сынок? Да и спрятаться как? Они отлично поместились под сиденьем кучера, все семеро — Гюда с папашей и пятеро старших мелких. Будь кучер менее трезвым, отец поехал бы на лошади, но с утра не рискнул. К тому же и мальчишки запросились бы, а им еще рано.
Весело ехать в темноте, когда ничего не видишь, кроме светлых щелей, а только слышишь и чувствуешь дорогу под колесом. Вот качнуло на крупном камешке, вот, должно быть, куст боярышника на обочине — вскипело воробьиное чириканье. Встречный стук копыт — старая кобыла, за ней скрипит телега. А вот и понтонный мост из Торсвика в Ропстен — копыта застучали звонко, а снизу гулко ударила волна, запахло морской пеной… И снова мягкая немощеная дорога предместья, и скоро свет в щелях позеленел — въехали в рощу.
Нильса из конюшен искать не пришлось, сам подбежал. Сорвал с головы красный колпак и так принялся им махать, приветствуя гере Энарсона и милую фрекен Энарсон, что отец покрутил головой в изумлении, а мерзавцы-мальчишки затеяли передразнивать учтивого кавалера. Но, получив по леденцу, унялись. А бойкий Ниссе предложил всей компании влезть на деревья у опушки, откуда хорошо виден луг. А луг, понимаете ли, фрекен, потому что аэроплану надобно много места, чтобы взлететь и приземлиться, вот и лошадей сегодня не выпустят…
Ниссе решительно направил отца с мелюзгой к подножию клена, а Гюду поманил к другому. Гюда удивилась, посмотрела на батюшку — тот пошевелил бородой, будто старался не улыбаться, и подтолкнул ее коленом.
Только тут Гюда смекнула. Аэроплан, как же! У них уже все договорено! Вот еще выдумали — Нильс с конюшен! Ладно, коли мне не изволили объяснить, то и понимать ни к чему.
Они оба скинули башмаки и полезли вверх. Кора у клена ровная, но не глаже иной стены. Ниссе лез первым, не пытался приотстать, чтобы заглянуть под юбку, зато часто оглядывался и протягивал ей руку. Гюда упрямо мотала головой: еще чего! Так добрались почти до самой верхушки кроны, где иссохшая ветка сделала просвет. Ниссе уступил ей удобное место возле ствола, и они уселись рядом, болтая ногами. В карманах у Ниссе оказались два пирожка с яблоками и поздний крыжовник, да еще булькающая баклажка. На баклажку Гюда взглянула сурово — не такой большой праздник, чтобы днем пить, а другие подношения приняла.
