Глава первая,
в которой Виктор встречается с Гуком,
и выясняется, куда пропадают яблоки
Виктор был самым обычным человеком, который предпочитал футбол во дворе — математике в школе. Иногда слушался старших и дрался на переменах.
После долгого учебного года и суматохи экзаменов, которые прошли не лучше и не хуже чем всегда, он уехал на лето к бабушке.
Здесь тоже было много интересного. Можно было прыгать со стога, купаться с другими ребятами в речке и даже кататься на соседской лошади. Каникулы, как всегда, проходили намного быстрее учебного года и Виктор особенно это понимал вечером, когда он пил чай с бабулей на террасе, выходящей в сад в обрамлении астр и гладиолусов.
— А как школа, внучек, как успехи? — спросила за чаем бабуля.
— Да как тебе сказать, — отвечал Виктор, — не нужно все это по-моему.
— Как так? — удивилась она.
— Ну, зачем мне знать, сколько побед одержал Суворов? Как будто я его встречу когда-нибудь. Уйду я наверное. В моряки. Буду родной стране морской капустой помогать. У нас, говорят, ее нехватка.
— Нет, внучек, не согласная я с тобой. Ученье, как говорил великий древний греческий философий, это луч света в темном царстве. И был категорически прав. Вот приехал к нам как-то знаменитый советско-русский писатель Горький. А. М. Тот который «небо бурей кроет», то есть нет, «бурей» это другой, а этот, который «тело жирное в утесах». Вот. Посидел, значит, с нашим народом в клубе поприобщал своими великолепными стихами к светлому и прекрасному, а потом задал вопрос в тему.
«А много ли, — говорит, — граждане-товарищи-крестьяне вы наубирали хлеба в закрома родины с одного га?»
То есть с одного гектара по-научному.
Ну, мы и говорим, как есть, мол, убрали положительно. По тридцать т, то есть тонн, с гаком с одного га.
«А что, — говорит этот большой писатель, — Моисей-то поди почище вас хлеба-то убрал. А?»
И улыбается значит в свои писательские усы. Я думала, что Моисей — председатель соседнего колхоза. А я тогда была передовой, впередсмотрящей трактористкой с двумя почетными грамотами за плечами. Так сказать, флагманом нашей тракторной армады. Ну и захотела ответить ему по существу вопроса. Так, чтобы потом второй раз ни у кого таких вопросов не возникало. Ну и ответила.
А оказывается, этот Моисей — персонаж из древней мифологии! Как мне потом перед людями стыдно было! Но это мне потом стыдно было. Потому что тогда все, кроме того писателя, думали, что это — председатель соседнего колхоза. Так что, учись и свети малограмотным своей лампочкой среднего образования. Без учебы в моряках тоже делать нечего.
Потом еще поговорили про жизнь. Городскую, деревенскую и вообще.
— А у нас нечисть появилась, — сказала бабуля. — В саду сначала вроде музыка играет, а потом яблоки пропадают. Я поперву на деда соседского думала. А потом решила, чего это он будет на дудке играть, когда яблоки крадет? Не дурак же он, в самом деле. Хоть и старый. И что интересно ведь… Несколько раз думала, как музыку ту услышу: пойду поймаю. А сама только до двери с лопатой доберусь, побегу куда-нибудь и спрячусь. И сижу, сама не знаю почему. Будто это не он, а я яблоки ворую. Милиционера позвала.
— Ну и чего?
— Чего. Засаду сделали. Музыку услышали. Он маузер свой достал. И в подвал. А я за ним. Сидим зубами стучим.
— Чего, — говорю, — делать будем, товарищ участковый? А он говорит: «Попа вызывайте».
— Я передовая советская трактористка с тридцатью годами беспрерывного стажа на доске почета. И вдруг попа. А может, и взаправду, позвать попа-то?
— Успеешь. Яблоки-то еще остались?
— На трех деревьях из тридцати. А что яблочек, яхонтовый, захотелось?
— Яблочек, — усмехнулся Виктор, — снимать их надо пока твоя музыка остатки не утащила.
— Какжесь, снимать, — ахнула бабуля, — им бы еще соку набрать, недельку-другую повисеть.
— В подвале они соку набирать будут, в валенке. А-то эдак совсем без варенья останешься.
— Только как же? У нас нынче сбор Пенсионерской народной партии. Вопросы важные. На выборы, понимаешь, идем. А я там вице-спикером. Не приду — кворума не хватит и прости-прощай «земля-крестьянам», опять буржуи во власти хозяйничать будут.
— Ты иди, бабуля, отстаивай наши права, а я яблочки сам соберу. А нечистого я формулами забью. Они, говорят, страсть как науки боятся. Потому что происходят из страхов и пережитков темных необученных народных масс, и реальными не являются. А как умные люди за них берутся с фотоаппаратами и микроскопами, так они сразу превращаются в бревна, которых за морских змеев принимали, или в следы снежного человека, которые любители купания в прорубях в Гималаях оставили.
— Говори — не говори, а домовые бывают. Вот, давече, купила я баллон молока, на стол поставила и за картошкой ушла. Прихожу: ни стола, ни молока. Ох! Ну стол я, правда, у деда соседского потом нашла, но молока-то — нет! А ты говоришь: бревно!
Постепенно вечерело. Бабушка заторопилась на партийное собрание, а Виктор еще посидел на террасе за чашкой чая, глядя, как огромное летнее солнце постепенно закатывается за полосу леса, чернеющего за полями.
В фиолетовые сумерки уже выплыли звезды на другом конце огромной голубой чаши неба. Скоро станет совсем темно. Сейчас Виктор уже начинал по-другому относиться к своим доводам насчет нечисти. Честно сказать, многие из них он теперь поменял на противоположные. Привидения стали ему казаться куда реальнее бабушки, которая ушла десять минут назад. Тени становились какими-то пугающими. Стволы яблонь подозрительно корявились в полумраке. Собирать яблоки в саду, из которого в любой момент может выскочить оборотень, было неблагоразумно. Но давши слово, как говорится, крепись. А Виктор от своих слов отступать не собирался.
![Девять возвращений [Повести и рассказы]](/storage/book-covers/ed/ed7af831d7446cc273c19395f0b07a748a40724c.jpg)
