Гроза
Авторы: Павел Иванович Мельников
Жанр: Публицистика
Циклы: не входит в цикл
Формат: Полный
Всего в книге 12 страниц. У нас нет данных о годе издания книги.
Драма в пяти действиях А. Н. Островского ("Библиотека для чтения". 1860 г. № 1)
Драма А. Н. Островского «Гроза» в русской критике
Сб. статей / Сост., авт. вступ. статьи и комментариев Сухих И. Н. — Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1990.- 336 с.
Павел Иванович Мельников (псевдоним: Андрей Печерский, 1818–1883) — писатель, автор известных романов "В лесах" (1871–1874) и "На горах" (1875–1881), а также многих повестей, рассказов, очерков. Сотрудничал в журналах "Отечественные записки", «Москвитянин», "Русский вестник". Был крупнейшим исследователем (а первоначально — преследователем) русского старообрядчества, чем и объясняется специфический колорит его рецензии на "Грозу".
Читать онлайн Гроза
В No№ 7-м и 9-м «Современника» за прошлый год помещен был замечательный во многих отношениях разбор "сочинений А. Н. Островского", в котором остроумный рецензент, г. Н. -бов, среду, представляемую нашим даровитым драматургом, весьма удачно назвал темным царством. Да, действительно, быт купеческий, быт мещанский, вообще быт тех людей, которых один безобразный суздальский дворянчик, с высоты величия и в справедливой гордости доблестными предками (которых, как гласит история, во время оно суздальские князья подчас бивали батогами, а подчас и "шелепами смиряли"[1]) грамматически окрестил названием "людей среднего рода" — быт этих людей, где семейные и общественные отношения до крайности ложны — есть "темное царство". Это не то фантастическое темное царство, в котором, по свидетельству народных сказок, царствует Кащей Бессмертный, а действительно существующее, более или менее знакомое всем, присущее нам "темное царство", в котором самодуры-родители, самодуры-мужья, самодуры-хозяева порядки держат, как медведь в лесу дуги гнет: гнут не парят, переломят — не тужат. Они владычествуют забитою, обезличенною, безответною молодежью, на основании свода патриархально-семейных законов, сложившихся на Руси под темным влиянием Сарая и Византии[2] и собранных вкупе еще в XVI столетии знаменитым благовещенским попом Сильвестром,[3] игравшим некоторое время столь важную роль при дворе Ивана Грозного. Этот свод патриархального самодурства известен под названием "Домостроя".[4] Конечно, самодурствующие, на точном его основании, все эти Большовы, Русаковы, Торцовы[5] и другие герои темного царства, представленные г. Островским, ни в рукописях (довольно редких), ни в печати не читали «Домостроя», еще только за одиннадцать лет пред сим извлеченного из мрака архивного, но каждое правило сильвестрова устава, каждое слово его, помимо «Домостроя» прямо от сарайско-византийского влияния вошло в плоть и кровь самодуров XIV и XV столетий и с тех пор, как некое священное и неприкосновенное предание, устно передается из поколения в поколение и благоговейно хранится в наглухо закупоренных святилищах семейной жизни "среднего рода людей". Безответные личности, все эти угнетаемые семейным деспотизмом Мити, Авдотьи Максимовны, Брусковы[6] и пр. и пр. не только страдают, но в страдании своем поучаются самодурству, проходят его школу для того, чтобы со временем, когда сойдет в глубокие холодные могилы дурящее над ними поколение, когда настанет им самим пора принять бразды самодурного правления и сделаться владыками темного царства, умели бы самодурничать над другими, младшими поколениями, умели бы гнуть в дугу жен, детей, племянников, приказчиков, как их самих прежде гнули их родители, старшие свойственники и хозяева. Все поколения, которым суждено провести жизнь в области "темного царства", смолоду терпят, а под старость страданиями других вымещают прежние собственные свои страдания. В "Свои люди — сочтемся" г. Островский представляет нам целые три поколения самодуров: Вольтова сменяет Подхалюзин, а в Тишке уж подготавливается достойный преемник Подхалюзина. И переходит из рода в род, из века в век темное наследие, доставшееся нам от Сарая и Византии, вот уж более шестисот лет переходит. И передаются из поколения в поколение домостройные предания невежества, и благоденствует окрепшее на русской почве самодурство, путем побоев и ругательств передающее грядущим поколениям неприкосновенные, нерушимые уставы "Домостроя".
Но неужели это, хотя и вековое, но все-таки чуждое народу и не на всю же его массу распространенное самодурство, с такою фотографическою верностью изображаемое г. Островским, — бессмертно, неужели "темному царству" не будет конца? Ведь и у Кащея Бессмертного была же смерть. "Стоит в поле дуб, — сказывал он матери Ивана Царевича, заключенной им в свое фантастическое темное царство, — а под дубом ящик, в ящике заяц, в зайце утка, в утке яйцо, в яйце моя смерть." Не олицетворяются ли здесь в образах дуба, ящика, зайца и т. д. следующие друг за другом поколения, как жизнь кащееву, хранящие в себе уставы домостройного быта, построенного на трех краеугольных камнях — суеверии, самодурстве и невежестве? Но если так, то когда же явится могучий богатырь Иван Царевич раздавить яйцо, "чтобы тут ему, Кащею Бессмертному, и смерть приключилася"? Скоро ли он освободит из темного царства кащеева свою матушку, в которой народная фантазия олицетворила нашу матушку — святую Русь? Скоро ли он выручит ее, томящуюся под железным игом самодурства, в потемках невежества и суеверия, ровно в заколдованных палатах кащеевых? Когда же, когда явится наконец светлый витязь Иван Царевич с своей грозой на домостройное темное царслво, когда он разрушит его и прах развеет по чисту полю, чтоб и духу его не осталось на святой Руси? Где он, наш светлый, могучий витязь, где он, наш храбрый удача-богатырь?.. В сказке сказывается, что нашел Иван Царевич воду живую-целебную, что проник он в царство Солнца, в царство вечного света и нарвал там для своей матушки золотых, сияющих яблоков, что прилетел он к ней на выручку на разумном коне, одаренном свободным словом человеческим и, убив Кащея Бессмертного, вывел матушку из царства темного, затворил это царство на веки-вечные тяжелыми затворами подземными. —
