Сижу в президиуме, черкаю чертиков в блокноте под очередного докладчика, никого не трогаю, разве потираю ногу свою припустившую, как нарисовавшаяся сбоку референтша выдыхает на ушко:
— Вас просят…
— Кто, где? — не сразу прихожу я в сознание.
— Тут, в ресторане, внизу, — следует многообещающий ответ. И, тотчас расстраивая соблазнительную перспективу, ложится поверх чертиков визитка с американским гербом. Робкая кириллица ютится в другом от пернатого хищника углу и словно заговаривается с испугу: «Самантха Вильсон, военное пресс-атташе…»
Закрываю блокнот, как форточку от сквозняка. Не люблю я эти марш-визиты. Да и кто любит неожиданности? Тем не менее, сейчас, в ареопаге, возможность смены декораций поспела кстати: от предыдущего антракта отщелкало тридцать минут, до следующего оставалось не меньше, а силы мои для изображения просвещенного заседателя-звездоносца были на исходе.
— Спасибо, Ленок, — говорю вполголоса, кряхтя и выдвигаясь из-за стола, — с меня шоколадка. — И с видом глубокой озабоченности, поглаживая блокнотом чертову ногу, ковыляю за кулисы.
За что чту и сторонюсь американцев — ну, хотя бы тех, с кем приходится знаться, — в плане общения это самые открытые люди на свете. Души нараспашку, руки вразмашку. Если они хоть на полграмма заинтересованы в твоей персоне, уже в начале разговора у тебя созревает стойкое ощущение, что ты знаешь их лучше, чем лучших своих друзей. Словом, умеют ребята абстрагироваться. Не то, что наши. Берут тебя на мушку в тот момент, когда ты, во-первых, этого не ждешь, и, во-вторых, когда вранье уже составляет для тебя психологическую проблему. Так что, взяв на ум поправочки к своей манере впадать в благодушие после первых же минут застольной беседы, я входил в ресторан не спеша. Однако Саманта Вильсон решила обойтись без прелюдий. С не женски сильным, цепким рукопожатием взяла — на чистом русском и в русском же духе — с места в карьер:
— Здравствуйте, меня интересует ваш бывший сослуживец, Арис Варнас.
Ну, думаю, приехали. Из огня да в полымя. Опять Афган. Только в этот раз, ей-богу, под каким-то новым соусом: рано или поздно с посольскими разговор у меня, конечно, перескакивает на популярную частоту, но чтобы вот так в лоб, без дипломатии, да еще с порога про Стикса…
— И в чем тут подвох? — любопытствую встречно.
Саманта Вильсон озадаченно хмурится.
— Зачем Пентагону солдат «империи зла»? — говорю без обиняков. — Погибший к тому же.
— Затем, — сообщает Саманта, не моргнув глазом, — что на прошлой неделе в Афганистане пропал без вести его сын Димас, солдат из американского состава сил коалиции.
— И что? — недоумеваю я.
Она проглаживает ногтем по сгибу свою салфетку.
— А то, что он пропал в районе бывшего советского поста номер восемнадцать, то есть, как я понимаю, господин Воронин, вашей заставы. Так?
Вправду сказать, решил я поначалу, что это розыгрыш. Поэтому, чтобы выиграть время, заказываю чайку с лимоном, пирожных там с конфетками, а сам поглядываю на свою визави. Она, смотрю, от нетерпения и вежливости рябью пошла, даже руки со стола убрала, чтобы салфеточку не тревожить. Нет, думаю, дело-то пахнет порохом. К Стиксу у американской военщины интерес неподдельный, самый что ни на есть животрепещущий. Оперативный интерес.
— Простите, — говорю осторожно, — я, может быть, задам глупый вопрос: скажите, а вы точно уверены, что это его сын?
С улыбкой легкого замешательства Саманта склоняет голову набок, мельком оглядывается на своего бодигарда за угловым столиком и, переведя дух, смотрит, как я дырявлю рогатинкой лимонную дольку.
— Так точно, как, в принципе, можно знать что-то.
— Подробностей, как это все было, сообщить, конечно, не можете?
— Пока — нет. Но скажу, что Дейм… что Димас был на хорошем… да что там — лучшим солдатом бригады, имел комбатные награды и ранения. Версия, что он дезертир, отпадает совсем.
— Фотографию его хотя бы покажете? — спрашиваю так же осторожно.
— Минутку… — Саманта принимается листать картинки на своем коммуникаторе, но, не обнаружив нужной, звонит куда-то и просит переслать ей снимки «объекта» эмэмэской. — Простите. Я думала, фото со мной. Зато у меня есть другой… так, скажем, файл… — Она смущенно улыбается. — Или нет. Это сюрприз. Немного попозже. Хорошо?
Я перекладываю истыканную дольку из блюдца в чашку с чаем.
— Хорошо. Но что вас интересует конкретно?
Саманта вновь следит за моей рукой, отводит взгляд лишь тогда, когда я бросаю рогатинку в пепельницу.
— Всё. — Аккуратно, будто фишку на игровом поле, она пристраивает наладонник возле моего блокнота. — То есть мы не знаем, какие факты из биографии отца могут проявить ситуацию с сыном… Да, чуть не забыла, такой момент: влияние Ариса Варнаса на сослуживцев в смысле… ну, скажем так, выхода из-под контроля, самоуправства. Пожалуйста, вы не будете против, если я запишу вашу историю?
Я с деланным удивлением взвожу брови:
— Да неужто еще не начали?
— Нет еще… — Улыбаясь, Саманта придавливает мизинцем изумрудную клавишу дозвона. — А вы?
— А я… — вторю задумчиво, прожевывая конфету, морщусь, как от пилюли, и, потирая ребром ладони столешницу, договариваю про себя: а для меня в истории со Стиксом важно как раз обратное — закончилась ли она? Да и закончится ли вообще? That is the question, Сэм.
