Город чувствовал резкий запах людских эмоций. Терпкого и пряного животного влечения, мятной иронии, легкой гнильцы зависти и жажды мести, приторной наивности, тягучих цветочных нот восхищения. Все вместе давало какое-то сладковатое сочетание. Ужин, уже немного попробованный, но не съеденный. Три-четыре основных блюда, несколько десертов, застрявшие где-то посередине между кухней и помойкой. И так уже много тысячелетий.
Люди жили вместе с городом уже очень долго. Город веселился, и тогда смеялись и веселились они. Город грустил, и они говорили об упадке, кризисе, и их институты выпускали очередную партию психотерапевтов. Город любил. И у них случался демографический взрыв.
А сейчас город устал.
На мостовую упал кусок камня. Искусственный гранит, из которого было выстроено все стоэтажное здание, пробил бетонную плитку. Человек, шедший мимо, отскочил и выругался сквозь зубы, осознав, что камень пролетел в метре от его головы. А наверху серая тварь с крыльями хмуро разглядывала раскрошившиеся под когтями перила балкона, на которых она сидела. Она всего лишь грелась на солнце и мечтала о том, как ночью будет гонять кошек по крышам. Сидела, как обычно, спрятавшись в бликах света и никого не тревожа. А балкон начал рассыпаться под ее весом.
Где-то под ней, на двенадцатом этаже, семейка домовых собирала вещи в узлы.
– Не забудь плошку, забери плошку, кому я сказала! Нет, эту оставь людям, ты что, как они без мисочки? И эту положи на шкаф. Найдут, не беспокойся.
Домовенок завязывал постиранным и выглаженным обувным шнурком края своего мешочка для игрушек. Мешочек был из натуральной ткани, он достался ему от бабушки. Настоящий хлопок, где сейчас такой возьмешь? Тихонько подошедший на мягких лапах кот принес в зубах свою старую игрушку – покусанную резиновую мышку.
– Ты хочешь, чтобы я ее взял, Тимоша?
Кот положил игрушку перед домовенком и улегся рядом.
Еще ниже, в парке, в ветвях старого дуба, окруженного «антивандальным» силовым полем и цепью, показывающей, где это самое поле начиналось, проснулся лунный вампир, невидимый при солнечном свете. Он достал кулон с кусочком лунного света, закованного в серебро, и прижался к нему губами. Свет грел его, он видел очертания держащих талисман рук. На соседних деревьях проснулись его друзья. Он чувствовал их и знал, что они, так же как он, смотрят сейчас из-под полуприкрытых век на окружающие парк дома. Бессонница… Он знал, что это значит.
– Ты устал? Ты хочешь спать? Люди не понимают тебя. Зато тебя понимаем мы. Мы поможем тебе. А когда ты отдохнешь, ты только дай знак.
Ветер пронесся по старому парку, взметнув свежескошенную траву. Город вздохнул.
Она стояла на веранде и смотрела вниз. Семьдесят пять этажей. Туман внизу и мороз, сжимающий легкие, вверху. В город пришел холод. И это было не только понижение температур… Ее сестра не звонила ей уже третий день. Что прошло трое суток, Ная понимала только по часам – все это время она сидела дома, не высовывая носа на улицу. Лэра обычно звонила ей каждое утро, спрашивала, как дела. Перед тем как идти на работу, она узнавала у своей любимой сестренки, чем та собирается занять очередной свободный день. И Ная говорила, что будет рисовать, или пойдет в парк, или спустится в катакомбы, или будет бродить по заброшенным складам, чтобы поймать идеи. Она всегда ловила идеи. Не ждала их, не звала, а искала, бежала следом и ловила. И рисовала, быстрее, быстрее, пока идеи еще были яркими и остро пахнущими. А когда они тускнели, отпускала их на волю готовыми полотнами, чтобы они набирались сил и смеха в галереях. Может, там их тоже кто-то поймает…
В первый день Ная позвонила сама.
– Все нормально. Прости. Я подумала, что тебе не нужно, чтобы я звонила.
На второй день тоже:
– Все хорошо. Просто… Я почти не спала сегодня, не следила за временем, думала, ты еще спишь.
Десять часов. Ная никогда не спала в такое время. А сегодня она не спала вообще. Тупая, гулкая, как эхо, тоска жгутом сворачивалась вокруг снов, не пуская их к ней.
Она вертела в руках трубку с набранным номером. Нажала «вызов».
– Ох, привет… Да, все хорошо. Ты прости, да… Просто так получилось. Ная, мне так грустно, мне плохо. Это пройдет, я знаю, все ведь хорошо. Смеешься… Нет, конечно. Ты прости, я исправлюсь, я обязательно буду звонить. Ты же меня знаешь, Ная.
Она знала. Она знала и ее, и себя. И такого раньше не было. Не было такой пустоты в словах и усталого беспокойства. С обеих сторон. А может быть, ей просто очень хотелось спать.
На следующий день Лэра и правда позвонила рано утром:
– Ная, они объявляют эвакуацию. Сказали, есть угроза химического заражения. Нет никакой угрозы, понимаешь? Так Андрей говорит, у него друзья в химконтроле. Нет никакой угрозы. Я не знаю, может, что-то с военными. Никто не знает.
Вечером Ная включила телевизор. Ведущая новостей, прямая как швабра, рассказывала монотонным голосом о продовольственном кризисе в Южной Америке. Ная привычно обошла вокруг проектора, рассматривая костюм телеведущей со всех сторон. Строго по дресс-коду: однотонная голубоватая ткань, без малейших украшений спереди. Зато сзади на шее был сооружен огромный мягкий бант, подпирающий высокую сложную прическу.
