Старый каменный особняк на Западной Тридцать пятой улице Нью-Йорка, расположенный недалеко от Гудзона и служивший Ниро Вулфу одновременно жилищем и конторой, посетила беда; она заползла во все щели и поселилась в каждом углу, так что спастись от неё было негде.
Фрица Бреннера свалил грипп.
Случись заболеть Теодору Хорстману, нянчившему в оранжерее под крышей три тысячи орхидей, это ещё можно было вынести, хотя хлопот и не оберёшься. Подцепи заразу я, Арчи Гудвин, секретарь, телохранитель, извечная заноза и козёл отпущения, Вулф побрюзжал бы и покапризничал немного больше обычного — и всё. Фриц же был поваром, причём настолько выдающимся, что сам Марко Вукчич, владелец знаменитого ресторана «Рустерман», однажды предложил за него совершенно баснословную сумму, а в ответ услышал категорические «нет» как от Вулфа, так и от самого Фрица.
Фриц не появлялся на кухне вот уже третий день кряду, и последствия грозили обернуться катастрофой. Я опущу некоторые душераздирающие подробности — например, отчаянную воскресную битву Вулфа с двумя утятами, закончившуюся его полным посрамлением, — и перейду сразу к главному.
Итак, ноябрь, вторник, время обеденное. Мы с Вулфом сидим за столом. Я уписываю консервированные бобы, банку которых приобрёл в деликатесной лавке. Мрачный как туча Вулф, широкая физиономия которого за последние дни непривычно вытянулась, угрюмо зачерпнул нечто ложкой из только что открытой маленькой стеклянной баночки, аккуратно нанёс это нечто на ломоть хлеба, откусил и принялся жевать. В следующую секунду как гром среди ясного неба прогрохотал взрыв, словно разорвался десятидюймовый снаряд. Я со свойственным мне проворством выпустил сандвич и прикрыл лицо руками, но — поздно. Комочки пищи и мелкие кусочки намазанного хлеба изрешетили меня, словно шрапнель.
Я бросил на Вулфа испепеляющий взгляд. Потом взял салфетку и извлёк из уголка глаза какую-то клейкую дрянь.
— Если вы надеетесь, что вам это сойдёт с рук, — заговорил я голосом, звенящим от справедливого гнева, — то вы жестоко…
Я не закончил. Багровый от злости Вулф вскочил и загромыхал по направлению к кухне. Я остался сидеть за столом. Закончив вытираться и всё это время прислушиваясь, как Вулф плюется и срыгивает в кухонную раковину, я взял злополучную баночку, заглянул внутрь, а потом понюхал. Всё чётко и лаконично:
«ЛАКОМСТВА ОТ ТИНГЛИ
— с 1891 года —
Лучший печёночный паштет № 3»
Я всё ещё принюхивался, когда появился Вулф, державший в руках поднос с тремя бутылками пива, изрядным ломтем сыра и кругом салями.
— Последнему, кто меня оплевал, — вскользь заметил я, — я всадил в брюхо три пули.
— Пф! — холодно фыркнул Вулф.
— Он хотя бы старался выразить свои чувства, — не унимался я, — тогда как вы только юродствуете, пытаясь доказать всему миру, что являетесь непревзойдённым гурманом…
— Замолчи, — буркнул Вулф. — Ты его пробовал?
— Нет.
— Попробуй. Он напичкан ядом.
Я воззрился на Вулфа с подозрением. Десять к одному, что пройдоха водит меня за нос, но, с другой стороны, Нью-Йорк и вправду кишит личностями, которые спят и видят, как Вулф сыграет в ящик; некоторые из них уже пытались ускорить его кончину. Я взял ложку, поковырялся в банке, извлёк кусочек паштета величиной с горошину и поместил в рот. В следующий миг я поспешно, но не теряя достоинства, сплюнул на салфетку, прошагал на кухню, тщательно прополоскал пылающую пасть, вернулся в столовую и принялся жевать солёный укроп. Когда пожар во рту унялся, я снова потянулся к банке и принюхался.
— Забавно! — хмыкнул я.
Вулф угрожающе рыкнул.
— В том смысле, — поспешно исправился я, — что я ни черта не понимаю. — Как мог какой-то злоумышленник покуситься на вас? Я купил эту банку в «Брегеле», сам принёс домой, собственноручно вскрыл и готов поклясться, что крышка не была повреждена. А за вашу безобразную выходку я вас не виню, хотя и оказался на линии огня. Если Тингли раздобыл какие-то экзотические специи, чтобы попытаться с их помощью разжечь угасающий аппетит американцев…
— Хватит, Арчи. — Вулф отставил пустой стакан в сторону. Мне ещё никогда не приходилось слышать, чтобы он говорил столь угрожающим тоном. — Меня вовсе не удивляет, что ты не в состоянии по достоинству оценить это отвратительное происшествие. Я бы ещё мог простить, если бы какой-нибудь загнанный в угол или мстительный враг попытался меня пристрелить, но такое я никому не спущу. — Он снова рыкнул. — Еда! Моя еда. Ты же знаешь, как я отношусь к пище. — Он погрозил банке пальцем, голос задрожал от гнева: — Тот, кто это сотворил, горько пожалеет о содеянном.
Поскольку развивать эту мысль Вулф не стал, я сосредоточился на бобах с соленьями, запивая их молоком. Вулф расправился с сыром и покинул столовую, прихватив с собой последнюю уцелевшую бутылку пива. Я не торопясь доел, вымыл на кухне посуду и вернулся в кабинет. Вулф угнездился в своём чудовищных размером кресле и сидел, откинувшись на спинку, с закрытыми глазами; судя по изгибу губ, пиво, водопадом низвергавшееся в его утробу, не смыло ни кусочка распиравшего его гнева. Не открывая глаз, Вулф буркнул: