Я находился в Сюррее по делам кабинета лорда Кромвеля, когда патрон срочно потребовал моего возвращения. Дело, порученное мне, было связано с передачей земель недавно упраздненного монастыря во владение некоему члену парламента, на чью поддержку лорд Кромвель рассчитывал. Однако же бумаги, подтверждающие право на владение лесными угодьями, куда-то исчезли. Впрочем, отыскать их не составило труда. Разрешив эту проблему, я принял приглашение члена парламента провести несколько дней в кругу его семьи. Я с радостью воспользовался возможностью немного отдохнуть и насладиться последними ясными днями осени, прежде чем вернуться в Лондон и вновь приступить к своим обязанностям. Кирпичный дом сэра Стивена отличался вместительностью и правильностью пропорций, и я предложил хозяину запечатлеть его особняк на бумаге. Предложение мое было принято с благодарностью, но, увы, к тому времени, как прибыл посланник, я успел сделать лишь несколько предварительных набросков.
Молодой гонец, привезший мне письмо, покинул Уайтхолл поздним вечером, провел в седле всю ночь и прибыл в имение сэра Стивена на рассвете. Едва взглянув на него, я узнал в нем одного из посыльных, которых лорд Кромвель использовал для особо важных поручений. Исполненный самых тревожных предчувствий, я взломал министерскую печать. В письме, подписанном секретарем Греем, говорилось, что лорд Кромвель требует моего немедленного прибытия в Вестминстер.
Еще совсем недавно перспектива встречи с патроном, достигшим столь головокружительных высот власти, ввергла бы меня в состояние величайшего беспокойства. Но в течение последнего года мною овладела какая-то странная апатия; иными словами, я изрядно утомился и от политики и от судопроизводства, бесконечные людские хитрости и уловки нагоняли на меня скуку. Меня угнетало также, что имя лорда Кромвеля повсюду порождало страх — даже больше, чем имя короля. По слухам, даже толпы наглых и назойливых лондонских нищих пускались наутек при приближении его кареты. Нет, вовсе не о таком мире, погруженном в испуг и смятение, мечтали мы, молодые реформаторы, споря до хрипоты во время бесконечных обедов. Мы с Эразмом[1] искренне надеялись, что горячая вера и милосердие смогут преодолеть религиозные противоречия между людьми; но в начале зимы 1537 года дело дошло до мятежа, количество казненных росло с каждым днем, а земли уничтоженных монастырей служили причиной самых бурных раздоров.
Осень в тот год выдалась сухая, и дороги оставались в весьма приличном состоянии. Вследствие своего телесного изъяна я не способен к быстрой верховой езде, тем не менее до Саутуорка я добрался вскоре после полудня. Мой добрый старый конь Канцлер за месяц, проведенный в деревне, отвык от городского шума и запахов и теперь заметно тревожился; я всецело разделял его настроение. Проезжая по Лондонскому мосту, я потупил взгляд, дабы не видеть отрубленных голов казненных государственных изменников. Головы эти, выставленные на длинных шестах, представляли собой довольно тягостное зрелище. Над ними с пронзительными криками кружились чайки. Должен признать, я всегда отличался излишней чувствительностью, и даже охота на медведя не доставляла мне ни малейшего удовольствия.
На мосту, застроенном домами так тесно, что казалось, некоторые из них вот-вот свалятся в реку, по обыкновению во множестве толпились люди. Я заметил, что многие купцы носят траур по королеве Джейн, которая за две недели до того скончалась от родильной горячки. Лавочники зазывали покупателей, высунувшись из окон своих магазинов, расположенных на первых этажах. На верхних этажах женщины торопливо убирали вывешенное на просушку белье, ибо на западном краю неба показалось несколько темных дождевых туч. Соседки оживленно переговаривались громкими пронзительными голосами, и при моей склонности к язвительным сравнениям я нашел их весьма похожими на возбужденную стаю ворон.
Я тяжело вздохнул, вспомнив о своих обязанностях. Во многом благодаря покровительству лорда Кромвеля я в возрасте тридцати пяти лет располагал процветающей адвокатской практикой и имел прекрасный новый дом. Служить лорду Кромвелю означало служить великому делу реформы[2]; по крайней мере, до сей поры, я неколебимо верил в это. По всей вероятности, дело, по которому патрон вызвал меня, отличалось особой важностью, так как обычно поручения передавались мне через Грея. Самого верховного секретаря и главного правителя — именно эти должности занимал ныне лорд Кромвель — я не видел уже более двух лет. Я крепче натянул поводья и направил Канцлера в толпу торговцев и путешественников, уличных воров и ловких проходимцев — иными словами, в огромный человеческий муравейник, именуемый Лондоном.
Проезжая Ладгейт-Хилл, я заметил прилавок, на котором лежали яблоки и груши. К тому времени я изрядно проголодался и потому, спешившись, купил немного фруктов. Стоя около Канцлера и скармливая ему яблоко, я увидел на другой стороне улицы, у таверны, толпу человек в тридцать, которые возбужденно переговаривались, явно чем-то взволнованные. Я предположил, что людей этих собрал вокруг себя какой-нибудь очередной помешанный, начитавшийся Библии и вообразивший себя пророком. Если так, то ему следовало остерегаться появления констебля.
