Юрий Кублановский
Год за год
Записи
Пояснение
Когда осенью 1982 года я оказался вдруг в Вене — ошарашенный и подраненный разлукой с близкими и с Отечеством, которое, кажется, я любил тогда напряженнее, чем теперь, Солженицын прислал мне из Вермонта ободряющее письмо: “Через восемь лет вернетесь в Россию”. Надо мной посмеивались, но я поверил. И впрямь: совсем скоро у нас начались общественные процессы, кажется вполне приближающие такую возможность.
Через пять лет в Мюнхене, дожидаясь “исполнения сроков”, я сел на велосипед и в ближайшем супермаркете приобрел крепкую общую тетрадь в красной обложке. И — по совпадению — теми же днями прочитал у Гоголя: “Надо в себе поддерживать уменье выливать в форму думы свои”.
Так начал я вести свои Записи — и вот теперь уже два с лишним десятилетия. Писал именно как бы исходя из гоголевского посыла, но постепенно масса образующегося текста стала довлеть и превращаться в довольно широкую картину жизни в посттоталитарной России.
На данный момент набралось четыре большие тетради. Я заклеиваю их в пакеты и сдаю в РГАЛИ с указанием не вскрывать до 2020 года.
Но вот вдруг, перед тем как отправить туда на архивную консервацию очередную тетрадь, я подумал: а почему бы не обнародовать жизнь свою хотя бы за один — 2008 год?
Дело в том, что после возвращения в 90-м году я десять с лишним лет вовсе не выезжал на Запад. Но семейные обстоятельства сложились так, что последние три года довелось работать во Франции. Может быть, мое бытование там может представлять интерес?
Не простое время: смерть Солженицына, кончина патриарха Алексия, война с Грузией, наконец, шумно отмеченная во Франции годовщина “сексуальной революции 68”; ну и много чего еще.
Это примерно половина Записей за 2008 год. Многое, разумеется, обнародовать покамест не время. Да и не для объема журнала более полный текст. Некоторые имена заменены на инициалы.
Купюры я не обозначал, чтобы не раздражать лишний раз глаз читателя.
Ю. К., Переделкино
2008 год
3 января.
Сегодня на закате — на трогательной могиле “коллежского асессора” Андрея Тимофеевича Болотова (а до того в новоделе его усадьбы). А до того — в церкви Казанской Божьей Матери в д. Савине неподалеку. Из этих мест — капитан крейсера “Варяг” Руднев. Возле церкви его музей. А в церкви — патриотические витражи: например, очкастый патриарх Сергий (Страгородский) или воины бросают к мавзолею гитлеровские знамена.
Стояли на кладбище у могилы великого человека в яркой золотистости закатного солнца. Болотов пережил и Анну, и Елизавету, и Екатерину II, и Павла, и Александра — и умер при Николае. Вот что значит — настои из трав. (Придуманные Болотовым рецепты сохранились до наших дней — и мы сегодня пили-гоняли с сотрудницами-музейщицами эти чаи.)
5 января, Поленово.
По существу русские религиозные и социальные мыслители, и Франк и Солженицын, предлагали России принципиально новый политический путь, равно отличный и от совка и от Запада. Но, конечно, это была утопия.
У постсоветской России не было ни сил, ни возможностей, ни реальных условий для следования по такому пути.
И в интонации “Как нам обустроить Россию” есть поневоле привкус этой утопии.
…Где наши гремевшие когда-то мученики-националисты: Осипов, Огурцов, Бородин? Дура советская власть их сажала, но, право, из Потьмы или Владимирки, кажется, их голоса звучали отчетливее… 90-е годы их просто утопили в своих помоях — и всё. Кто-то где-то чего-то, Бородин вон даже гл. редактор, но их нет. И баста.
Говорят, беда в том, что Россия так и не была декоммунизирована. Это — правда, но беда в том, что некому и некого по сути было декоммунизировать. Запрещать к работе? Кто бы кого стал? Через какой акт покаяния должны были бы проходить коммунисты? Боюсь, что эта “кампания покаяния” обрела бы зримые (как любая кампания) черты бесовщины. И среди инквизиторов-прокуроров нашлись бы и застучали в барабаны такие пройды, по сравнению с которыми и коммунисты показались бы дельными работягами.
7 января, 3 часа ночи.
Рождественская служба в Бёхове. Слева — женские голоса, справа мужские. В русском платье. Отец Алексий, ба-а-льшой эстет, служит, а русый парень в полотняной рубахе с красным кушаком, стоя на табуретке посреди храма ближе к солее, увивает паникадило белыми орхидеями.
В Страхове же храм только оживает: заплесневелые стены, бумажные иконки, вместо иконостаса кирпичное его “основание”. Батюшка Евгений в час ночи как раз кончал служить (когда у о. Алексия литургия лишь зачиналась). В отличие от велеречивого Алексия говорил просто и лаконично. В Бёхове — миропомазание, в Страхове приложился к кресту и получил просфору. Наташа завтра в Париж, а я в “затвор” — в Переделкино.
А я и не знал (или забыл), что Наполеон вывез “трофейную квадригу” Св. Марка в Париж и установил на Триумфальной арке Карусели. Но все-таки для XIX века это было уж чересчур: одно дело грабить “далекую” Грецию (англичане) или Египет (французы), другое — Венецию, жемчужину Зап. Европы.
