Действующие лица:
Рассказчик, мужчина средних лет, недурно поет и играет на гитаре.
Дормидонт, 17 лет, студент выпускного курса реального училища.
Машенька, 17 лет, гимназистка выпускного класса Мариинской гимназии.
Лев Сидорович, 40 лет, отец Машеньки, чиновник окружного суда.
Дарья Кирилловна, возраст опускаем, мать Машеньки.
Дмитрий, 20 лет, кузен Машеньки, студент Александровского технического училища.
Зинаида, 19 лет, сестра Дормидонта, бывшая выпускница Мариинской гимназии, ныне дает частные уроки.
Никита Никитович, 45 лет, отец Дормидонта, крестьянин.
Пелагея Фроловна, 37 лет, мать Дормидонта, крестьянка.
Елизар, 17 лет, друг Дормидонта, студент городского училища.
Коротышка, сокурсник Елизара по городскому училищу.
Учитель немецкого языка.
Купидон.
Мальчик-ангел.
Девочка-ангел.
Богини судьбы Парки.
Духовой оркестр пожарных.
Брандмайор.
Половые из трактира.
Студенты, гимназистки, военные, мещане, купцы, чиновники.
Время действия: последний год XIX века.
Место действия: провинциальный город Чере'повец.
Рассказчик(садится сбоку сцены в кресло и ставит рядом с собой гитару): Сударыни и судари! Полагаю, вы, как и я, непрочь выслушать от доброго знакомого занимательную и поучительную любовную историю. Признаюсь, я предугадывал, что никто не откажет себе в подобном времяпрепровождении и в удовлетворении столь понятного любопытства. Тогда считайте меня вашим знакомым. Да сейчас же, пожалуй, и приступим. Ведь, ежели о чем речь зашла, так лучше не оставлять разговор на потом, а немедля и выговориться.
Дело давнее, история моя приключилась в конце века минувшего, на самом его исходе, в уездном благодатном городке, когда проживало в оном чуть менее десяти тысяч лиц мужского и женского полу. И то замечательно, что пятая часть от общего их числа была студенты, гимназисты, реалисты и прочая вольная, разведенная по классам и пригвожденная к наукам, братия. Хотел бы я обойти цифру тринадцать как-нибудь закоулком, да нельзя, именно столько разного вида и разряда учебных заведений угораздило иметь граду сему.
За такое скопление учености, очевидно, желая должным образом ввести городок в европейскую географию и всемирную историю, прозвали его "вторым Гейдельбергом" и "Северными Афинами". Хотя он нарекался вполне достойно — Чере'повец. Увы, у нас почему-то принято, что более прилично наряжаться в чужое платье и приставлять себе чужую голову. Что же — и я побегу вослед за модой. Чем мы — не Европа! Гейдельберг — так Гейдельберг! Пусть и моя история будет о "гейдельбергских влюбленных".
Рассказчик: Представьте себе стрелу Александровского бульвара в конце сентября в послеполуденные часы. Небо все еще высокое. Дерева уже опалены осенью и затихли в полудреме раздумий о древности и родовитости своих корней. Суета жизни, привносимая сквернословием ворон и галок, сегодня не коснулась их добропорядочного существования среди вечных истин. Багряные, медные и сусального золота листы в живописном беспорядке разбежались по широкой аллее. Вот они, благолепие и строгость екатерининских времен!
Но вечности на Александровском бульваре, как в общем-то и всему когда-то, в одно мгновение приходит конец — реалистов и гимназисток отпустили с занятий по домам.
По аллее — по двое, по трое — вышагивает группа реалистов в новой, пока еще с иголочки, форме.
Пока еще без озорства, гордо, даже важничая.
Позади, в одиночестве, тщетно стараясь попасть с сотоварищами в ногу, русоволосый каланча.
Рассказчик (окликает отстающего): Дормидонт!
Каланча останавливается.
Это наш герой.
Дормидонт кланяется публике.
Ему — семнадцать. Он — студент выпускного курса реального училища. Холост.
Дормидонт, убедившись, что сотоварищи видеть его уже не могут, снимает ботинки и босиком, с наслаждением шурша листьями, удаляется.
На аллею вылетает щебечущая стайка гимназисток, среди которых ладностью движений и смешливостью выделяется одна — хорошенькая, пухленькая, с льняной косой.
Рассказчик: Та, что заливается звонче всех, — Машенька.
Машенька делает публике книксен и возвращается к подругам.
Она — гимназистка выпускного класса Мариинской гимназии. Ровесница Дормидонта. Не правда ли, мы кое-что смыслим в героинях?
Гимназистки, продолжавшие в это время стрекотание по аллее, исчезают из виду.
(Рассказчик поет)
Вы, устремляясь в даль,
Не становились дальше.
А приближаясь, вновь
Не ближе, чем вдали.
О, вас боготворил!
Уже не я —
Тот мальчик!
Была религия
Предвестницей любви.
Александровский бульвар вечером. Фонари на высоких столбах. Многочисленные горожане — и семьями, и парами, и в одиночку.
Рассказчик: Не сообщи я вам, что теперь, в сумерках, мы все на том же бульваре, вы вряд ли бы догадались об этом сами. Керосино-калильные фонари — эти путевые знаки для почитателей острого и таинственного, а также для ревнителей озона и моциона — имеют обыкновение так плотно сгущать вокруг себя темноту, что, право, вы уверены — вы совершенно на ином месте, да, пожалуй, и где-то вне земной тверди. И даже прогуливающиеся рядом почтенные чиновники, именитые купцы, скромные мещане и пылкие влюбленные не смогут вас разуверить в вашем мнении. А вид влюбленных, напротив, подтверждает: все здесь не от мира сего.
