О моем друге Герберте Уэсте я вспоминаю с содроганием. Ужас охватывает меня не только при мысли о его зловещем исчезновении, но и о тех необычных занятиях, которым он себя посвятил. История эта началась семнадцать лет назад в Аркхеме, в бытность нашу студентами медицинского факультета Мискатоникского университета. Пока я находился рядом с Уэстом, дьявольская изощренность его экспериментов завораживала меня, и я сделался его ближайшим помощником. Теперь же, когда он исчез, чары рассеялись и меня неотступно терзает страх. Воспоминания и дурные предчувствия ужаснее любой действительности.
Первый кошмарный случай произошел вскоре после нашего знакомства — тогда он поверг меня в шок, даже теперь, вспоминая о нем, я трепещу от страха. Как я уже говорил, мы с Уэстом учились на медицинском факультете, где он очень скоро приобрел известность, благодаря своим дерзким теориям о природе смерти и искусственных способах ее преодоления. Его взгляды, осмеянные профессурой и студентами, исходили из механистического понимания природы жизни. С помощью управляемой химической реакции Уэст надеялся вновь запустить механизм человеческого тела после того, как естественные процессы в нем угасли. В ходе своих экспериментов с различными оживляющими растворами он загубил несметное число кроликов, морских свинок, кошек, собак и обезьян, восстановив против себя весь факультет. Несколько раз ему удавалось обнаружить признаки жизни у предположительно мертвых животных, часто — несомненные признаки, однако очень скоро он понял, что совершенствование процесса потребует от него всей жизни. Он также понял, что один и тот же раствор по-разному действует на разные виды животных, поэтому в дальнейшем для проведения специальных опытов ему понадобятся человеческие трупы. Именно тогда у Уэста возник конфликт с факультетскими властями, и он был отстранен от опытов самим деканом, добрым и. просвещенным Алланом Халси, чью неусыпную заботу о страждущих и поныне вспоминают старожилы Аркхема.
Я всегда терпимо относился к исследованиям Уэста и часто обсуждал с ним его теории со всеми их бесконечными следствиями и выводами. Разделяя взгляды Геккеля[1] на жизнь, согласно которым последняя сводится к физическим и химическим процессам, а так называемая «душа» — не более чем миф, мой друг полагал, что успех искусственного оживления напрямую зависит от состояния тканей умершего: коль скоро разложение еще не началось, то с помощью верно подобранных средств сохранное тело можно вернуть в первоначальное состояние, называемое жизнью. Уэст полностью отдавал себе отчет в том, что даже незначительное повреждение чувствительных клеток мозга, происходящее в первые моменты после смерти, способно повлечь за собой нарушение физической или умственной деятельности оживляемого. Сначала он пытался с помощью особого реактива возбудить в умирающем жизненную энергию, но ряд неудачных опытов на животных заставил его убедиться в несовместимости естественных и искусственных проявлений жизни. Это обстоятельство и вызвало недоверие профессуры: на основании поверхностных впечатлений ученые мужи решили, что подопытные животные лишь казались мертвыми. Факультетские власти продолжали придирчиво наблюдать за деятельностью моего друга.
Вскоре после того, как Уэсту запретили пользоваться лабораторией, он сообщал мне о своем решении любыми путями отыскивать свежие трупы и тайно продолжать исследования. Слушать его рассуждения на эту тему было жутко: студенты факультета никогда не добывали материал для опытов сами. Поскольку обратиться в морги мы не могли, то прибегли к услугам двух местных негров, которым не задавали лишних вопросов. В то время Уэст был невысоким стройным юношей в очках, с тонкими чертами лица, светлыми волосами, бледно-голубыми глазами и тихим голосом; странно было слышать, как он рассуждал о преимуществах кладбища для бедняков перед кладбищем церкви Иисуса Христа, где накануне погребения практически все трупы бальзамировались, что губительно сказывалось на наших опытах.
Я был деятельным и преданным союзником Уэста и не только помогал добывать материал для его гнусных опытов, но и подыскал для них укромное место. Именно я вспомнил о заброшенном доме Чапмана за Мидоу-хилл. На первом этаже мы устроили операционную и лабораторию, завесив окна темными шторами, дабы скрыть наши полуночные занятия. Хотя дом стоял на отшибе, вдали от дороги, меры предосторожности не представлялись лишними: слухи о странных огнях, замеченных прохожими, могли бы положить конец нашим исследованиям. На Случай расспросов мы условились называть нашу операционную химической лабораторией. Мало-помалу мы оснастили наше мрачное убежище приборами, приобретенными в Бостоне или беззастенчиво позаимствованными на факультете — причем позаботились о том, чтобы непосвященные не догадались об их назначении, — а также запаслись ломами и лопатами, чтобы закапывать трупы в подвале. На факультете в аналогичных случаях мы пользовались печью для сжигания, однако это полезное устройство было нам не по карману. Избавляться от трупов было постоянной морокой-даже крошечные тушки морских свинок, над которыми Уэст тайно экспериментировал у себя в комнате, доставляли нам массу хлопот.
