Врать не буду, поначалу я вел себя не ахти. Карты на стол. Мне-то, конечно, хотелось бы верить, что потом я все сделал как надо. И все-таки следует признать — ясной цели у меня не было. Поначалу точно не было. И это еще мягко сказано. Раз уж я решил писать все по-честному, так скажу честно: все, что я делал, я делал от жадности и от большой любви к себе. Ощущение собственной значимости всегда мешало мне жить. Я честно старался избавиться от нарциссизма, но он сидит у меня в генах, и с этим уже ничего не поделаешь. Хотя иногда противно, конечно. С другой стороны, без уверенности в себе я не смог бы ни делать свою работу, ни бросить ее. Познай самого себя.
Вот черт! Сам же обещал не выпендриваться. Надо обо всем рассказать по-мужски, жестко. Вот только жесткости этой во мне, по-моему, не наблюдается. Надо писать короткими фразами. Использовать смелые сравнения при описании сексуальных блондинок. (Моя героиня — брюнетка, и не то чтоб очень уж сексуальная. И волосы у нее даже не цвета воронова крыла, а так, рыжеватые. Она их обычно в хвостик завязывает или в пучок, а то просто за ушами закалывает, чтоб не мешались.) В общем, так я писать все равно не умею, а тогда, спрашивается, чего пыжиться?
Каждый человек должен рассказывать историю так, как ему удобнее. И каждому человеку есть что рассказать. Вот я, к примеру, — в драки не лезу и пистолета у меня нет. Только и могу, что написать правду, а если по правде, так вполне возможно, что я в самом деле выпендрежник. Ничего страшного. Переживу.
Как Сэм любит говорить, жизнь такова, какова она есть.
Но тут я с ней не согласен. По мне, жизнь такова, какова она есть, кроме тех случаев, когда она выкидывает неожиданные фортели. А выкидывает она их почти всегда. Так я работаю, и так я живу, и история у меня получается тоже заковыристая. Всей правды я до сих пор не знаю и вряд ли узнаю когда-нибудь.
Ладно, не будем забегать вперед.
Приятно для разнообразия быть честным, вот и все, что я хотел сказать. Я давным-давно живу в мире, где все ненастоящее. Тут всегда маскарад, все друг другу подмигивают, все обо всем знают, и все слова в кавычках. Ну и пусть я не похож на честного-пречестного Филиппа Марлоу. Жизнь такова, какова она есть. Хоть я и пишу детективный роман, но сам-то я вовсе не детектив. Меня зовут Итан Мюллер. Мне тридцать три, и раньше я был галеристом.
Живу я, конечно, в Нью-Йорке. У меня была своя галерея в Челси, на Двадцать пятой улице, между Десятой и Одиннадцатой авеню. Наше здание, как, впрочем, и весь город, с рождения перестраивалось множество раз. Когда-то здесь были конюшни, потом гараж старых красивых автомобилей, потом тут шили корсеты, но фабрика разорилась, потому что в моду вошли бюстгальтеры. И все-таки здание продолжало жить. Его делили на части, потом снова объединяли под одним хозяином, и снова делили на части, приговаривали к сносу, отменяли приговор и, наконец, отдали под студии для начинающих художников. Некоторые начинающие художники начали носить корсеты в знак протеста против зарождавшегося тогда феминизма. Не успели новоиспеченные художницы и сценаристки подписать договор аренды и забрать со склада коробки со скудным скарбом, как весь цвет живописи оторвал жопы с насиженных мест и перебрался в этот, мгновенно ставший перенаселенным, район.
Случилось все в начале 1990-х. Кит Харинг[1] уже умер, Ист-Виллидж обезлюдела, Сохо тоже. У каждого встречного — либо СПИД, либо значок «борец со СПИДом». Назревали перемены. И тут как раз вспомнили про Челси. К концу 80-х там уже обосновался «Фонд поддержки искусства». Оставалось надеяться, что вернуть к жизни насквозь коммерциализированную живопись еще возможно. Но только не в богатом центре города, где искусство раз и навсегда вписалось в рынок.
Застройщики, которые лучше всех знали, как в этот рынок вписаться, моментально учуяли запах денег. Они выкупили здание и снова поделили его на несколько помещений. В мае 1995-го дом № 567 по Западной Двадцать пятой улице принял в свое белостенное чрево пару десятков маленьких и несколько больших галерей. В том числе и галерею с высоченными потолками на четвертом этаже. В будущем — мою галерею.
Вот интересно, что сказали бы владельцы конюшен или фабрики по пошиву корсетов, узнав, как теперь используется их собственность? Раньше тут воняло навозом, а теперь пахнет миллионами. Мегаполис, господа.
Больше всего дом № 567 напоминает улей. Все арендаторы заняты в одном бизнесе — продают предметы современного искусства. Все лихорадочно активны, все завистливы. Все радуются чужим неудачам. Напыщенный и нелепый мир. Художники, владельцы галерей, продавцы, коллекционеры, консультанты и прочая шушера с жужжанием носятся по выставочным залам, натыкаясь на цементные стены, и собирают сплетни вместо нектара. Парад болтунов. Сколько нужно посетить мероприятий, выставок (не забыть все обругать), распродаж, потом распродаж после распродажи (это когда все, что не удалось продать, выставляется втридорога)! И конечно, стандартный нью-йоркский набор: интрижки, разводы, судебные иски. Мэрилин нежно называет это здание школой. Еще бы, ведь Мэрилин здесь — королева школьного бала.
