Где ты, любовь моя?

Церковь, огромная, безликая, в готическом стиле. Словно во сне, я выбралась из такси, медленно поднялась по ступенькам и сквозь охватившее меня оцепенение ощутила внезапно нахлынувшее любопытство к тетушке, на чьи похороны приехала. Естественное любопытство к родственнице, о которой я знала лишь понаслышке и которая оставила мне после смерти приличную сумму денег. Предки ее когда-то приняли католическую веру. Но любопытство это мелькнуло и погасло, так и не сумев прорваться сквозь окутавшую меня пелену страха, прямо-таки гротескного ужаса. Мое подсознание старалось отгородиться от Парижа, от его шума и запаха, отгородиться от мысли о том, что я снова здесь, что именно в этом месте я узнаю правду и тогда все будет кончено.

У дверей церкви меня встретил адвокат. Он испытующе взглянул на меня, приняв бледность за проявление горя, и все же во взгляде его сквозило недоверие, поскольку бледность эта была несоизмерима с масштабами потребной случаю скорби. Маленький чуткий мэтр Жансон. Вчера он позвонил мне в Лондон и на безупречном английском поведал, что моя тетя Элис скончалась. Во сне. Отошла с миром.

- Моя дорогая миссис Дейвис, ваша тетя была очень высокого мнения о вас. Она оставила вам довольно приличную сумму денег. Если быть точным - двадцать пять тысяч долларов.

Он замолчал, ожидая реакции, - привычка профессионального оратора. Маленькая смешная тетушка Элис. Надо же! Вы только представьте, у нее было что оставить в наследство, да еще столько!

- Вы конечно же захотите приехать на похороны, - продолжил он, выдержав паузу. - Я постараюсь заранее подготовить документы, чтобы не задерживать вас и уладить все дела в тот же день. Вы сможете вступить в права наследования…

Его голос жужжал со скоростью шесть шиллингов в минуту, но я уже не слышала, о чем он говорит.

- Нет-нет. - Мой собственный голос долетал до меня словно издалека. - В Париж я не поеду. Я никогда не езжу в Париж, знаете ли. Нет, я не могу… Это исключено… Мне очень жаль… нет… нет… это невозможно… Просто я никогда не езжу в Париж…

Слава богу, Гевина рядом не было. Он бы наверняка вышел из себя, услышав про очередной приступ страха перед Парижем, поскольку страх мой действительно не поддавался никакому логическому объяснению.

- Нет… Я не могу приехать. Бумаги и дома можно подписать… Прошу вас… пожалуйста… давайте сделаем это именно так… Я знаю… Да… Я знаю… Огромные деньги… Да… очень щедрый поступок… да…

Медленно утекали минуты, по шесть шиллингов каждая; медленно, мало-помалу, его аргументы взяли верх над моими, хотя иначе и быть не могло, и в итоге мэтр Жансон выбил из меня обещание прибыть девятичасовым самолетом в Ле-Бурже и немедленно отправиться в церковь Святого Иосифа на авеню Ош. Я буду свободна не позднее следующего дня. Он это гарантирует. Какой отель я предпочитаю? Отель?! Сердце тяжело забилось в груди. За что мне все это? Почему меня тащат назад, в прошлое, столько лет спустя? Какой отель? Не знаю. «Кере»? Отлично. Отлично. Но только на одну ночь, не больше.

Я положила трубку и долго сидела, уставившись на телефон. Итак, пришло время выяснить все до конца.

Я живу в милом домике в Челси. Мужа моего зовут Гевин Дейвис. Он архитектор. У нас четверо сыновей. Мы поженились в пятьдесят третьем году в Нью-Йорке и прожили там два года, а в пятьдесят пятом вернулись назад в Англию. Я веду нормальную здоровую жизнь в окружении нормальных здоровых людей и очень люблю своих детей, своего мужа и свой дом; у меня много друзей, да и денег достаточно, так что на этот счет волноваться не приходится. Жизнь прекрасна и удивительна, и я понимаю это, осознаю, иногда до боли в сердце.

И все же эта жизнь с Гевином, начавшаяся в пятьдесят третьем, - всего лишь результат другого, незаконченного романа, который я оборвала за три года до этого. Впрочем, возможно, я была лишь жертвой обстоятельств, хотя и полагала, будто сама распоряжаюсь своей судьбой.

И вот я здесь, в церкви Святого Иосифа, узкие готические окошки подмигивают мне, мэтр Жансон держит мою руку в своей, и я иду к передней скамье, а на других - престарелые американские леди в окружении своих потрепанных временем мужей, с любопытством поглядывающие на меня, единственную родственницу тетушки Элис в Европе. «Бледненькая какая, - сказал кто-то, - бледненькая».

Грянул поразивший меня своими размерами орган. Священник вышел к алтарю. Гроб тети Элис накрыт огромным покрывалом с буквой «Т» - «Тор». Оглушительные звуки реквиема и запах ладана окутали меня. Костяшки моих пальцев побелели. Как красиво поет хор!

Много лет тому назад в маленькой церквушке Коннектикута молились по Тору, но там не было ни священника, ни ладана, ни швейцарских стражей со скипетрами и лентами, ни «Реквиема» Моцарта, лишь скорбная стонущая тишина да мои беззвучные молитвы. Но все это в прошлом.

Тринадцать лет тому назад Тору, моему отцу, было всего сорок четыре. Я уже два года жила в Париже, когда Тор внезапно вызвал меня домой. Мне ужасно не хотелось уезжать. По крайней мере, до тех пор, пока я не поняла, что он умирает. А доходило до меня очень долго. Тор просто не мог умереть в сорок четыре! Златовласый Тор, молодой веселый Тор, самый смешной, самый живой из всех мужчин. Умирал он от рака, который можно было вылечить еще год назад. Непобедимый Тор, которого одолели боль и смерть. Я уехала домой и долгие месяцы сидела у его постели, месяцы мучений и страха, месяцы агонии и морфия. Потом он умер, и все остальное умерло вместе с ним.