— А очки всё-таки снимите, будьте так любезны, — весело сказал таможенник, принимая у молодого человека паспорт и декларацию. — Документики требуют тщательной… — и замер, уставившись на фотографию.
Молодой человек коротко вздохнул, пытаясь скрыть досаду, и снял большие зеркальные очки. Таможенник поднял ошалелый взгляд от документов на его лицо.
— А… а?
— Pupula duplex, — раздражённо сказал молодой человек. — Что будем делать дальше, прекрасный мессир? Любоваться моими глазами или багаж проверять? Или уже закончим эту бюрократическую суету?
На простоватое и миг назад приветливое лицо таможенника набежала тень эмоций сильных и недобрых: усмешечка скользнула просто-таки ужасная. «Будто у инквизитора», — с отвращением подумал молодой человек, снова закрывая зеркальными стёклами глаза. Сдвоенный зрачок в левом глазу делал его взгляд, не скрытый очками, почти нестерпимым.
Таможенник нажал кнопку вызова охраны.
— Охотитесь на ведьм? — спросил молодой человек с ледяной иронией.
— А это — клеймо? — вырвалось у таможенника.
— Ближе к делу, милейший, — отрезал молодой человек. — Или досматривайте, или верните багаж — и я больше не стану вам докучать своими особыми приметами.
Подошёл охранник в форме служащего аэропорта. Взглянул на молодого туриста в щегольском костюме и очках, удивился. Таможенник поднимал брови, моргал и только что ушами не шевелил, но охранник, похоже, не мог понять, в чём тут проблема.
— Жалобу написать, что ли? — скучающе протянул молодой человек. — Паспорт верните. И декларацию тоже.
— Прошу прощения, — таможенник взял себя в руки. — Мне бы хотелось более внимательно изучить ваш багаж.
На транспортёре стоял высокий и широкий фанерный ящик, усеянный наклейками «Хрупкое!», «Не переворачивать!», «Не трясти!», «Ценный груз!» и «Особая ответственность».
Молодой человек снова вздохнул.
— Вы же просвечивали, — сказал он. — Что ещё надо? Что вы там ищете? Бомбу? Наркотики? Я антиквар, это интересная покупка, сделанная в другой стране, я везу её домой… и любимая родина встречает меня цветами и фанфарами, как всегда…
— Ах, антиквар… — в тоне таможенника появилось глубокое понимание. — Нет уж, вы откройте, будьте любезны. Рентген почти ничего не показал.
— Я упаковывал её целый день, — сказал молодой человек. — Ей цены нет.
— Ну, тут ей уже ничего не грозит, — сказал таможенник злорадно и протянул ему ломик-гвоздодёр. — Вы ведь уже дома, не так ли?
Антиквар взломал крышку ящика так яростно, будто это была грудная клетка таможенника. Откинул переднюю стенку. Снял несколько слоёв смятой шёлковой бумаги.
Охранник присвистнул. Лицо таможенника оттаяло.
— Красота какая… — сказал таможенник, качая головой. — Произведение искусства, да!
Охранник кашлянул:
— Прощения прошу… она заводная, что ли?
— Автомат, — сказал антиквар. Его лицо тоже смягчилось. — Точнее, автоматон. Такие куклы были в моде на Прибережье, лет триста назад. Конечно, могли себе позволить исключительно очень богатые люди, высшая знать. Каждая уникальна, ручная работа, безукоризненная точность. Внутри — механизм, напоминающий часовой. Сделана из бисквита, неглазированного фарфора, оттого вот такая сияющая, дышащая кожа, завораживающая иллюзия… Глазки — хрусталь, полированный агат… взгляд…
В его голосе появилась мечтательное тепло.
Большая, тонко и прекрасно сделанная кукла изображала юную фрейлину Прибережья. Тёмные локоны, украшенные живыми на вид цветами, окружали хорошенькое наивное личико с сияющими серыми глазами. Мерцающий шёлк платья, зелёный и голубой, подчёркивал и впрямь удивительно живую розовость личика, шеи и низко открытой груди.
Кукла сидела на крохотном бархатном пуфике, опираясь на резную конторку из благородного тёмного дерева. Она держала в руке тонкую кисть для каллиграфии — модную забаву той эпохи, а на подставке, рядом с тушечницей, лежал лист шёлковой бумаги.
Из стенки конторки выступала золочёная ручка заводного ключа.
— Она что, писала любовные письма? — ухмыльнулся охранник.
— Да, — молодой человек улыбнулся в ответ. — Разве не прелестно? Любовная записка от фарфоровой куколки… строчка из стихотворения Манери: «Лелею образ твой, мой друг, святой и верный…»
Вот в этот-то момент нелёгкая и подтолкнула таможенника к тому, чтобы совершить поступок, равно дурной, непрофессиональный и провидческий одновременно. Он автоматически, сам как заводная кукла, протянул руку — и, прежде чем антиквар успел что-то сказать или сделать, несколько раз повернул ключ.
— Ах, ты ж!.. — молодой человек всплеснул руками — и безнадёжно остановился.
Изнутри куклы раздалась хрупкая и нежная мелодия, словно из музыкальной шкатулки. Её рука дрогнула и пришла в движение: поднялась, макнула кисть в тушечницу, поднесла к листу… Головка куклы склонилась, глаза, как живые, скользнули по появляющейся строке.
«Я голодна, — писала кукла восхитительным, изящным и вычурным каллиграфическим почерком в завитушках и вензелях. — Поторопись, Хэтчер, я голодна и устала».
— О! — выдохнул таможенник.
Кукла повернула к нему голову — и в глубине её серых хрустальных очей вспыхнули тёмные багровые огоньки.
