Бунин однажды сказал: «Не все ли равно, про кого говорить? Заслуживает того каждый из живших на земле». И дело не только в том, что каждый человек по-своему интересен, а в том, что каждый человек — это целый мир, «схваченный», отраженный, запечатленный и пережитый. Но нужно уметь это показать, и такое умение — мерило таланта всякого художника, а особенно же писателя, почему и называл М. Горький литературу «человековедением».
На абстрактном языке философии это называется «диалектикой общего и единичного, отдельного». В замечательной работе В. И. Ленина «К вопросу о диалектике» мы находим предельно обобщенную формулу связи отдельного существования с универсальным целым: «…отдельное не существует иначе как в той связи, которая ведет к общему… Всякое отдельное неполно входит в общее и т. д. и т. д. Всякое отдельное тысячами переходов связано с другого рода отдельными (вещами, явлениями, процессами)»[1].
Итак, в человеке отражается целый мир, но всегда сквозь призму его индивидуальности, стало быть, с определенной — поневоле ограниченной — точки зрения, в которой истина смешана с заблуждением, объективное описание с «субъективной слепотой» (В. И. Ленин) и личными пристрастиями. Поэтому стремящееся к объективной истине научное познание не может ограничиться простой фиксацией отражения мира во внутреннем мире человека, а ищет и находит критерии, позволяющие выделить приблизительно верное и адекватное из всей совокупности человеческих мнений, суждений и идей.
В области социального познания выяснение истины особенно затруднено, и не только сложностью предмета, но и обилием некритически усвоенных предпосылок, незаметно входящих в самый процесс размышления и искажающих его результаты. Препятствием становится сама вовлеченность субъекта познания в социальный процесс, который он изучает. Можно было бы думать — и так действительно думал знаменитый итальянский мыслитель первой половины XVIII века Дж. Вико, — что исторический мир как создание самого человека гораздо легче поддается изучению, чем независимая от человеческого сознания физическая реальность. И однако же история науки свидетельствует об обратном: в то время как естествознание, и прежде всего математическая физика, уже добилось весьма значительных результатов, социальное мышление еще топталось на месте, безуспешно выдвигая проекты «социальной физики».
Открытие Марксом и Энгельсом материалистического понимания истории позволило подвергнуть научному исследованию стихийно складывающийся процесс общественного сознания и выработать критерии, руководствуясь которыми можно отличить истинное отражение объективной реальности от идеологических иллюзий. Эти иллюзии состояли, главным образом, в непроверенном и неоправданном убеждении, будто общественное бытие — непосредственный процесс социальной жизни — складывается в зависимости от тех представлений, которые люди имеют о самих себе и своих отношениях друг с другом. Эта ложная предпосылка казалась интуитивно очевидной: ведь история — арена действия людей, обладающих сознанием и волей и, следовательно, способных осуществлять поставленные ими перед собой цели.
Человек (и это тоже представлялось самоочевидным) свободен, а свобода означает не что иное, как самоопределение, т. е. способность действовать в соответствии со своими намерениями, а не под гнетом внешней силы. Правда, с момента зарождения общественной мысли было известно, что человек свободен не во всем: он не свободен, например, от необходимости поддерживать свое существование путем удовлетворения органических потребностей, хотя, в принципе, он может сознательно обречь себя на смерть. Но все-таки зависимость человека от материальных потребностей тоже представляла собой если не аксиому, то, во всяком случае, подтверждающийся на каждом шагу факт.
Однако господствовавший на протяжении многих столетий идеалистический взгляд на историю базировался на представлении, которое опять-таки казалось совершенно бесспорным: каково бы ни было влияние «низменных» органических потребностей, в области истории ими можно пренебречь, так как историей движут «высшие силы духа», а не материальные потребности. Ясно, что телесные нужды не детерминируют содержание духовных ценностей, а просто представляют собой необходимые условия для функционирования «духа», и не более. Переход от материального к духовному, таким образом, совершенно отсутствовал, да и был совершенно излишним в этой системе представлений. В свою очередь, изоляция духовного элемента исторического развития и была предпосылкой иллюзии сознательного и целенаправленного хода исторического процесса.
Маркс и Энгельс нашли то посредствующее звено, которое позволило связать воедино материальные и духовные факторы исторического процесса, не впадая в то же самое время в биологизаторские тенденции, столь популярные в буржуазной общественной науке последнего столетия. Не сами по себе биологические потребности определяют идейные мотивы деятельности людей, а социальные условия удовлетворения этих потребностей, которые и образуют «реальный базис» человеческой истории. Так была найдена всеобщая предпосылка и познания, и самого бытия человека. Чтобы быть, надо добывать средства существования, а это требует труда, материальной преобразующей деятельности, которая осуществляется одновременно как практическое единство человека и природы и как общение людей друг с другом в процессе труда.
